ГАЗЕТА "СПАС"   <Все> Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь   2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017 2018 2019 2020     №3 (60) март

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВАЖНОМ 

Высокое искусство жизни

Мир исполнен страданий, разнообразных по силе и происхождению. Для этого утверждения даже не нужны аргументы: любой человек, читающий эти строки, наверняка имеет опыт собственных страданий и сострадания другому. Мы привыкли думать, что любая боль — физическая или душевная, любая потеря, любой дискомфорт — это одинаковые поводы для скорби и надо любой ценой бороться с этими переживаниями, стараться их избегать. Так ли это?

Казалось бы, все понятно: нам плохо — мы страдаем, а кому-то рядом плохо — мы жалеем его, сочувствуем.

Когда группа психологов прибыла в армянский Спитак, разрушенный до основания страшным землетрясением, для оказания помощи пострадавшим, специалисты были поражены практически отсутствием «психологических жертв» катастрофы. Люди держали себя с таким достоинством терпения, с таким благородством скорби, так были объединены стремлением помочь другим, что это и была их психологическая реабилитация. Такие же примеры могут привести те, кто пережил войну, или ликвидаторы в Чернобыле. После чернобыльской аварии на Украине резко снизилось количество самоубийств. Люди, преодолевшие себя в реальных катастрофах, выходят на новый уровень личности, где понятна настоящая цена жизни и нашим повседневным придуманным страданиям в ней.

На первый взгляд, странно, что нигде в Писании или у святых отцов мы не встречаем призывов беречься скорбей и избегать испытаний. Ведь если страдание — зло, как же с ним мириться? Как же святитель Лука (Войно-Ясенецкий) пишет: «Я полюбил страдания»? Как можно благодарить Бога за боль, за смерть самых близких и любимых? А есть еще войны и стихийные бедствия, неразделенная любовь и т.п. Что же, и это любить?

Самое главное, в чем может выражаться наша любовь к себе и ближнему, — это желание спасения себе и ему. Если мы не парализованы «гипнозом искупления» (Н. Бердяев), то есть если мы не считаем наше спасение только заботой и долгом Спасителя, значит, приходится нам прилагать и собственные усилия для этого, в том числе — и, может, прежде всего — в терпении горя, бед и трудностей жизни.

Терпение — это не гордо стиснутые зубы: вот я какой сильный, все выдержу. Внешне это удерживание себя от ропота и жалоб каждому встречному, это нежелание потакать себе, оправдываясь трудностями. Но главное — это упование на милость и помощь Божию, осознание реального своего масштаба, смирение перед волей Божией и принятие необходимости скорбей. Это не замирание и капитуляция, не пассивное пережидание. Смирение и принятие требуют энергичных усилий, прежде всего деятельного противостояния нашим малодушию, маловерию, саможалению и ропоту, которые заставляют нас думать, что страдания и есть зло. Такой человек не будет неделями рыдать на чьем-то плече, он будет нуждаться в молитвенной поддержке, в помощи конкретным делом, в вовремя сказанном, укрепляющем дух слове. Потому что «не во всякой скорби нужно утешение, а чаще терпение», — говорили старцы.

Ценность правильно выдержанных, зрело осмысленных несчастий для возрастания личности хорошо понимают психологи. Человека важно не спасать от страданий, не отвлекать, не заглушать их позитивными внушениями, а дать ему возможность сделать опыт их преодоления, переживания личностным, духовным богатством, избавляющим от комплекса жертвы и открывающим высокое искусство жизни. Ведь «муж, аще не искушен, не искусен есть», — говорит Писание.

Испытания и связанные с ними страдания сами по себе, просто фактом своего наличия не очищают нас, не отшелушивают наносное. Все это может произойти, если будут достаточными наши усилия держать сердце горе и не впадать в саможаление.

Страдания нельзя внешне, механически уничтожить, да и преступно бороться с тем, что может сделать нас ближе к Богу, а значит, более сильными и зрелыми. Поэтому идеи о том, что медико-социальные достижения или технический прогресс могут победить страдания и привести человечество к счастью, — такой же миф, как и идея избавления от страданий путем достижения нирваны.

У нас есть возможность любую боль пережить как возвышающую скорбь. Если мы жизненное испытание сможем использовать именно как испытание, как экзамен, своеобразный тест, когда надо продемонстрировать все лучшее, что есть в душе. Любой крест нам по силам, он просто ступенька на лестнице, по нашему выбору ведущей нас вверх или вниз. Не будь этих испытаний, мы не могли бы возрастать — личностно и духовно, потому что жизненный кризис или катастрофа, расставляя по своим местам все главное и неглавное, становятся сильнейшим генератором перемен в жизни, а главное — в нас самих. Это можно сравнить со школой: если бы вдруг отменили все экзамены и тесты с оценками, многие бы, возможно, так и не научились читать.

Потеря близкого или неразделенная любовь, стихийные бедствия или война, собственное увечье или необходимость ухаживать за больным могут оказаться для нас пробуждением от сна прозябания, переоценкой жизнеопределяющих ценностей, исканием Бога. А могут утонуть в нашей жалости к себе и пополнить копилку неиспользованных возможностей, оставив нас все на том же биологическом уровне существования, где основное — удобства тела и внутренний комфорт.

Даже если мы не помышляем о «высоких материях», а «живет в нас тело», и даже если мы не просто тело, а и социально-психологические индивиды, мы переполнены страданиями. Конечно, эти наши муки не имеют ничего общего с окрыляющими посещениями Божиими нас скорбью. Преподобный Макарий Оптинский назвал их «нашими собственноручными скорбями», потому что они — следствие наших ошибок и грехов.

Необыкновенная жалость к себе — основная и любимейшая наша отрицательная эмоция. Она очень активна, потому что поддерживается чрезвычайно распространенным и даже культивируемым нами комплексом жертвы. Жертвой быть приятно и исключительно выгодно. Тут тебе и внимание, и сочувствие, и жалость, и помощь. Это и алиби от всяких усилий и внутренних изменений: с жертвы какой спрос! Это и возможность узаконенно страдать от житейских обстоятельств и от ненависти к «виноватым», от зависти к успешным, деятельным и просто богатым. Или от «притеснения» домашних и «непонимания», «черствости» некоторых друзей или начальников, от «сложных супружеских отношений», «невнимательности и нетерпеливости» духовного отца и т.д. и т.п.

Как ни печально, но всё это фальшивые страдания, искусственно удерживаемые в жизни мучения. Как же иначе объяснить, что мы зачастую упорно не хотим изменить то, что вызывает такие печали? Ведь от нас зависит изменить себя и этим совершенно преобразить свое общение и семейную жизнь, поменять постылую работу или неподходящее место жительства, обратиться к психологу, наконец. Такие «страдания» или радость жизни — вопрос только нашего выбора. И, безусловно, нашей ответственности. Это кодовое слово зажигает в глазах свет ностальгии по уютной и безответственной жизни жертвы, где даже муки стали уже родными. А ведь оно означает авторство жизни, умение выбирать и стремиться, как писал И. Ильин. Господь всегда близко, но соучаствует Он, как мне кажется, только тем, кто сам старается участвовать в собственной жизни.

А как же сочувствие, где же жалость? В том-то и дело, что «сердце внимательное» всегда услышит фальшивую ноту в вечных жалобах. Сочувствие в этом случае — лишнее фиксирование жалобщика в «дурной бесконечности» собственноручных его мучений, подтверждение их важности, их права на существование. Вряд ли плач дуэтом изменит ситуацию. И вряд ли это будет проявлением любви к «мученику». Разве соделывают спасение бессмысленные и суетные претензии к жизни? Как же можно поддерживать их сопереживанием и жалостью?

Мы (гуманные и сентиментальные женщины в особенности) половину жизни проводим в выслушивании драматических историй о чужих неприятностях, мы иногда будто «переселяемся» в чужую жизнь, считая, что так берем на себя часть ужасного груза страданий, сочувствуем, проявляем себя по-христиански, а сами незаметно становимся пленниками чужой муки. И если жалость становится единственным проявлением нашей любви, то в страдании мы видим зло, а борьба с ним становится главной задачей. Так мы не помогаем преодолению и победе духа, а способствуем душевной анестезии, исключающей возможность «претерпеть до конца».

«Мука и страдание не одно и то же», — пишет И. Ильин. И, поверьте, это не вопрос терминологии. Поскольку речь о главном — о спасении, все серьезно и бескомпромиссно в его объяснении: «Мука есть состояние тварное, темное и ожесточенное; мука обособляет человека, замыкает его в себе, погружает его в животность существования, в безнадежность, в страх и отчаяние. Это именно от нестерпимой муки — "завидуют мертвым" и "ложатся в могилу" заживо… Это из тьмы родятся мука и страх.

Страдание же есть состояние духовное, светоносное и окрыляющее; оно раскрывает глубину души и единит людей в полуангельском братстве; оно преодолевает животное существование, приоткрывает дали Божии, возводит человека к Богу, побеждает отчаяние, дает надежду и укрепляет веру. В страдании тает тьма и исчезает страх.

Человек, научившийся страданию, не цепляется за жизнь, ибо она для него — не более чем земная жизнь; и, отозванный из жизни, уходит к Отцу.

Христианство не благословляет на "муку"… Оно благословляет на "страдание" и зовет к свету и радости. Оно уводит от муки и учит победе. И страх в нем исчезает. Христос не "мучился" на Кресте, а страдал и скорбел; и путь Его был путь светоносный, победивший тьму, муку и страх.

Мы призваны прийти ко Христу и "облечься" в Него: принять Его видение, утвердить в себе "сына", приобрести дар любви и веры и наполнить праведностью несовершенный способ бытия. Тогда тьма станет светом, злоба обратится в любовь, мука заменится скорбью. Скорбь не исчезнет: останется и скорбь в мире, и скорбь о мире. Но скорбь эта будет духовно зрячая — и поэтому она перестанет быть темною и слепою. Эта скорбь будет проникнута любовью… Она возникнет из очищающей радости и постигнет, что мука есть не мука, а очистительное страдание».

Анна Воспянская