 |
|
ГАЗЕТА "СПАС" |
|
| |
|
|
№1 (58) январь |
|
|
Сказка перед сном
Размышления папы у кровати спящего сына
Пролог
Двадцатый век в своем стремительном беге неизмеримо взвинтил все темпы и скорости нашей жизни. Вековой размеренный уклад будней и праздников ушел, пожалуй, безвозвратно. Но есть какие-то вещи, утратив которые мы потеряем, пожалуй, что-то очень важное, что не возместить, не компенсировать ничем другим. То, что впитывается в детстве и тихим теплом греет потом на протяжении всей жизни. Крепкая, дружная семья. Воскресное путешествие с папой в зоопарк. Мороженое, липнущее к щекам. Сказка на ночь.
— Папа, расскажи мне сказку…
— Уже поздно, пора спать!
— Ну, пожа-а-а-алуйста!..
— Ну, папа-а-а-а-а!..
— Ты и так смотрел мультики сегодня два часа.
— То мультики… А это — сказка!
 Сказка на ночь…
Сказку на ночь не заменишь ничем. Мультфильмы, кино, компьютерные игры, — там уже все придумано и изображено до тебя, там нет места фантазии. Богатырь, несущийся с мечом по экрану телевизора навстречу Змею-Горынычу, — плечистый, крепкий, розовощекий… и уже не додумаешь его таким, каким самому хочется… и на себя его шлем не примеришь…
Так, может, дать дитяти книжку, пусть само читает (благо, научено чтению лет с пяти)? Нет, снова не подходит. Сказка на ночь — это особая форма общения с папой (или мамой — смотря кто рассказывает ее). Это только кажется, что в процессе рассказывания ребенок занимает пассивную роль и диалога как будто не происходит. Еще как происходит! Папу можно переспросить — и не только в том месте, где что-то не понял, а просто чтобы услышать понравившуюся фразу еще раз. Можно засмеяться — и услышать папин ответный смех. Можно задать вопрос: «А почему?..» Можно поделиться своими догадками о том, что будет дальше, или пришедшими в голову размышлениями. Можно, наконец, просто слушать папин голос, сопереживать его интонациям, отвечая на невербальном уровне — улыбкой или нахмуренным лбом, блестящими глазенками или приоткрытым ртом. И рассказчик, вне всякого сомнения, все эти ответы воспримет. Диалог, полноценный и обогащающий обоих его участников, состоится. Причем диалог разносторонний и многогранный. Но главная его тема, обычно не озвученная непосредственно, но присутствующая в каждом слове и жесте, всегда постоянна: «Я люблю тебя, сынок» — «Я тоже очень люблю тебя, папа!»
Востребованность ритуала
Но и это не все. Сказка на ночь — это еще и ритуал. Совершается он ради ребенка и вокруг него, и ребенок радостно ждет его повторения. И то, что сказка каждый раз новая, ничуть не разрушает мистериальность ситуации. Впрочем, новизна содержания — вовсе не обязательное требование. Не случайно часто дети просят рассказать не что-нибудь новенькое, а сказку, которую слышали уже десятки, если не сотни, раз, известную им наизусть. Причем попытки что-либо изменить в содержании по ходу рассказа (даже в мелких деталях) встречаются «в штыки»: «Ты НЕПРАВИЛЬНО рассказываешь!» Аргументы типа: «Сказка — это ведь народное творчество, и я тоже часть народа, так что могу что-то от себя добавлять», — не проходят. Сын или дочка полны предвкушения ОЖИДАЕМОГО развития событий, известных им фраз.
В этом — и стремление к обретению стабильности в той нестабильной жизни, в которую они с каждым днем входят все сильнее, и жажда мистической составляющей, таящейся в любом ритуале. И если ребенок недополучит этой ритуальной мистичности в сказках — он начнет искать или создавать себе другие ритуалы, с совершенно иным духовным потенциалом… Дети же, привыкшие слушать сказки, рассказываемые вслух, весьма спокойно воспринимают церковь и еженедельные богослужения. Им гораздо проще понять, зачем это надо — вновь и вновь собираться для одного и того же. Ритуал общения с папой через рассказываемую сказку становится для них тропинкой к ритуальности разговора с Отцом Небесным.
Новая сказка…
— О чем ты сегодня расскажешь?
— О мышином короле. Хочешь?
— Ага!
— В некотором царстве, в некотором государстве, в огромном подвале — в таком, что его углы и стены терялись где-то за горизонтом, и чтобы добраться до них, нужно было пускаться в долгое путешествие, — жил да был мышиный король. Все мыши его очень уважали. Он был больше, чем самая крупная мышь — и, конечно же, был очень умным и справедливым. В знак уважения к своему королю мыши привязали ему на хвост три бантика из веревочек от колбасы. Первый бантик был зеленого цвета, второй — лилового, а третий бантик был ярко-красным.
— А по этим бантикам его могла заметить кошка?!..
 — Нет. Мыши всячески берегли и охраняли своего короля. Они не разрешали ему выходить из дворца, чтобы он не мог наткнуться ни на кошку, ни даже на недавно родившегося котенка. Поэтому король очень скучал. Он сидел в четырех стенах в своем тронном зале, и у него не было ни одного друга. Придворные мыши только и знали, что кланяться и пищать, как того требовал этикет: «Слушаемся, Ваше Величество!» — «Будет исполнено, Ваше Величество!» — «Сию минуту, Ваше Величество!»… Королю было очень одиноко. Иногда он злился от этого и начинал угрожать уйти в отставку и снять бантики с хвоста. «Какой ужас! Ваше Величество, Вы не должны так себя вести!» — с негодованием пищали придворные. Но король не слушал. А если это происходило во время обеда, он даже мог в раздражении опрокинуть стол, и самые изысканные лакомства — колбасные шкурки и сухие кусочки сыра — разлетались по всему дворцу.
— Ха-ха-ха-ха!..
«Правильно-неправильно» или…
Сегодня вечером я опять придумываю для сына новую сказку. Очень хочется сделать ее назидательной, нравоучительной. Главный герой пусть будет положительнейшим, насколько это вообще возможно; а если он и сделает что-то неподобающее, то пусть в процессе сказки поймет, как был не прав, и научится вести себя хорошо. И закончиться все должно простым и недвусмысленным выводом: дружить хорошо, а ссориться плохо; мойте руки перед едой…
Вот, пожалуй, самый надежный рецепт того, как отбить у ребенка желание просить нас рассказать ему сказку. Потому что схема «правильно-неправильно» и мораль в конце — это черты совершенно иного произведения: басни или притчи. Но нас-то просили о сказке! Сказку же дидактика убивает мгновенно — на корню и влет. Потому что ее ближайшая родня вовсе не притча и не басня, а миф. Поэтому сказка тяготеет к универсалии, к тому, чтобы вместить в себя картину жизни целиком, во всей ее сложности. Именно в этом ее поучительность, а не в прямом назидании. Вот почему, кстати, из всех пушкинских сказок дети с наибольшим трудом воспринимают изысканную и печальную «Сказку о Золотом Петушке», выстроенную именно по принципу: «Надо делать хорошо и не надо плохо», — да еще и с прямой декларацией под занавес: из сказки, мол, урок надо извлечь. (В «Золотой Рыбке» — там другое: там вообще речь не о жадной старухе и ее наказании, как обычно считается, а о старике с его смирением и покорностью; и не моральным выводом сказка поэтому заканчивается, а неотвеченным вопросом: так хорошо или плохо это, крайняя смиренность, и как же нам-то вести себя в подобных ситуациях? Нет ответа — нет и назидательности, и все богатство сказки оказывается свободным от убийственного прокрустова ложа дидактики.)
При всем этом сказка, несомненно, ребенка учит, и весьма многому. Только способ обучения отличен от прямого объяснения, как делать, а как нет. Он совершенно не школярский, а особенный: СКАЗОЧНЫЙ.
— А дальше?..
— Ну, король обычно все же быстро приходил в себя. Он грустно вздыхал и принимался заботиться о своих подданных. Правил он ими хорошо, и все мыши в его королевстве как сыр в масле катались. Вот и получалось, что самым несчастным из всех жителей королевства был сам мышиный король: ведь у него не было ни одного друга. «Да и вряд ли он у меня когда-то появится, — думал мышиный король. — У меня так мало общего с моими подданными. Ведь я и не мышь вовсе, а крыса!..» Да, так уж получилось, что мышиный король был крысой.
— А почему он не дружит тогда с крысами?
— Он пытался. Иногда ночью, когда все мыши крепко спали в своих крошечных норках, король тайком выбирался из дворца и отправлялся на поиски сородичей. Ночь — это было время крыс. Их лихие банды скользили в темноте, устремляясь в подземные коридоры, через которые они делали дерзкие налеты на погреба людей, принося оттуда богатую добычу. Король тяжело вздыхал, завидуя их вольной и бесшабашной жизни. Но он смотрел на крысиные стаи издалека, боясь даже приблизиться близко. Ведь это среди мышей он был самым большим и считался гордым и мудрым правителем. Но среди других крыс он был бы меньше всех остальных — не вышел ростом… И не мудрым он предстал бы перед ними, а оробелым и испуганным…
Ребенок — герой сказки
Кто является главным героем любой сказки? Как, разве есть какой-то герой, общий для всех сказок, какие только придуманы?.. Конечно же, есть! Это — тот, кто слушает сказку. Сам ребенок. Потому что каждую сказку он примеряет на себя.
 Не поэтому ли, хотя сказки про Иванов-Царевичей и Добрыней Никитичей тоже очень хорошие и захватывающие, любимыми все же становятся те, где главные герои — маленькие, слабые? Сестрица Аленушка и братец Иванушка. Тряпичные игрушки Винни-Пух и Пятачок. Золушка. Буратино и его друзья. Три поросенка. Мальчик-с-пальчик. Иванушка-дурачок. Их и всерьез-то никто не воспринимает. А они все равно выходят победителями из всех бед и схваток!
Да и Иван-Царевич — много ли он смог бы без серого волка? И Иван крестьянский сын становится интересен лишь тогда, когда выезжает ему навстречу по Калиновому мосту Чудо-Юдо о множестве голов, рядом с которым Иван и не богатырь вовсе, а так, Иванушка… В этот-то момент он и становится для ребенка близким и родным, а значит, интересным; потому что это на него, ребенка, маленького и слабого, обрушивает окружающая реальность многоглавые проблемы, и сейчас он их через сказку будет учиться бороть.
Герои без страха и упрека — это, опять же, «из другой оперы»: из былин, из героического эпоса. И грань между этими жанрами и сказкой прежде всего проходит именно здесь: в возвышенности героя, в его труднодоступности, в невозможности отождествить себя с ним. Он — идеал, к нему можно стремиться, но во всей полноте слиться с ним невозможно в принципе.
От сказки же требуется совсем иное: в главном персонаже нужно узнать себя — и в его образе разделить с ним его крест, отправиться его путями, чтобы испытать и тягости его, и его победы. Невозможно слушать сказку и не СОПЕРЕЖИВАТЬ герою — вплоть до полного слияния с ним. Это сопереживание, пожалуй, главный урок, который сказка несет в самых глубинах своих. Иными словами, это — урок любви.
— Однажды король возвращался под утро со своей ночной прогулки. Вдруг он замер на месте. Его чуткий нос тревожно задергался. В подвале пахло КОШКОЙ!
— Ой!..
— «Надо прятаться», — подумал мышиный король и совсем уже собрался юркнуть под груду всякого мусора, с которой он как раз поравнялся. Но тут он увидел совсем небольшого мышонка, который громко напевал какую-то песенку и весело приплясывал посреди широкой лужайки. «Конечно же, кошка уже заметила его!» — с ужасом подумал король и закричал: «Прячься скорее! Иначе погибнешь!» Но мышонок, увидев короля (он узнал его, конечно же, по бантикам на хвосте) застыл от восторга, улыбаясь во всю мордочку. «Он не знает, что такое кошка», — понял мышиный король и, вместо того, чтобы спрятаться, со всех своих лапок кинулся к мышонку. Ухватив его за хвост, король рванулся назад, но… было поздно. Огромный мохнатый зверь стоял между ними и спасительной кучей мусора. «Мяуууу!..»
— Ой…
Страшные сказки
Можно ли рассказывать ребенку СТРАШНЫЕ сказки? Да. Сказка имеет право быть страшной — при условии, что она остается СКАЗКОЙ. Без натурализма, без гипертрофирования страшных мотивов. И обязательно — со счастливым концом.
Современная культура умудряется обрушить на человека одновременно две крайности, казалось бы, противоречащие друг другу. «Человека нужно беречь! — провозглашают психологи. — Никаких страхов, стрессов, тяжелых раздумий и воспоминаний! Человек должен быть защищен от этого. Особенно ребенок! В сказках должно быть только лишь доброе и гуманное содержание!» И в то же время с теле- и киноэкранов, из газет, книг в мягкой обложке, комиксов, компьютерных игр — отовсюду выплескивается на нас всех, включая детей, шквал насилия, жестокости и ужаса. И то, и другое для души губительно.
Но раз сказка — это попытка отображения самой жизни, то не обойтись без показа трагического, пугающего, страшного. Да и зачем пытаться обойтись без него? Именно сказка позволяет нам с самого раннего возраста не просто видеть трагическое в жизни, но и готовиться выходить ПОБЕДИТЕЛЕМ из схватки со злом.
Народные сказки в необработанном виде нередко способны шокировать содержащейся в них жестокостью. Но авторские попытки их облагородить зачастую приводят к тому, что из сказки уходит ее душа, живая жизнь.
Сказку «Три поросенка» мы в основном знаем по пересказу Сергея Михалкова. В этом варианте все мирно и безболезненно. Всем поросятам удается убежать от волка, да и сам серый разбойник, хоть и ошпаренный, но вполне живой, с миром убирается восвояси. Так, через сказку, воспитывалась наша непоколебимая уверенность: все в нашей жизни будет хорошо и прекрасно без какого-либо старания с нашей стороны. Всегда найдется тот, кто построит для нас домик из камней, в котором мы и спрячемся от всех невзгод и напастей. Да и зло творить можно, не особо опасаясь расплаты. Ну, накажут немножко, а по большому счету все равно ничего не сделают!..
 В английской народной сказке про трех поросят ситуация совершенно иная. Ни первому, ни второму поросенку не удается уйти от волка, разрушившего их хилые (из-за собственной лени!) домики. Они заканчивают свою жизнь в волчьих зубах. Мамочки!.. Да разве ж можно такое детям рассказывать, да еще на ночь? Да еще ежели они себя с персонажами отождествляют?!..
Действительно, отождествляют. По очереди, с каждым из трех поросят. Как в компьютерной игре, у ребенка здесь три попытки. И если недооцениваешь силу и мощь волка, рыкающего, ищущего, кого бы ему проглотить, то проигрываешь ему и вместе с домиком, построенным на песке, теряешь и жизнь. Но чем хороша сказка — здесь можно попробовать еще раз. И когда в третий раз прилагаешь все свои усилия и строишь свой дом на скале, возводя каменные стены на краеугольном камне, враг становится не страшен. Мало того: упав на этот камень, он сам разбивается насмерть. В английской сказке волк, спрыгнув в трубу (сам, можно сказать, насобирал углей на свою шкуру) и попав в котел (озеро огненное), не успел вылезти оттуда и сварился. После чего спасшийся поросенок преспокойно… съел его.
Все будет хорошо!
Если впервые читаешь эту сказку во взрослом возрасте, такой финал шокирует. Ребенок же — хохочет. Ему весело, и это — верная реакция. Верная вот почему: а) все закончилось ХОРОШО, и поросенок жив и останется жив ВСЕГДА, потому что сама опасность, грозившая ему, окончательно уничтожена; б) все закончилось СПРАВЕДЛИВО, потому что наказан был не просто хулиган, а тот, кто от начала был убийцей челове… э-э-э… поросят; в) все закончилось ПРАВИЛЬНО, потому что зло хотя и побеждает чаще, чем проигрывает — все же два братца пали в животе у волка, — но в конечном итоге неминуемо должно пасть само; г) все закончилось ВЕСЕЛО, ведь это так забавно: маленький поросенок взял да и проглотил огромного волка! (Надо ли уточнять, что у ребенка не возникнет в воображении никаких натуралистично-кровавых каннибальских сцен?)
Таким образом, страшные эпизоды в сказке — это не попытка запугать слушателя, а, если угодно, отражение правды жизни. Но и счастливый конец (еще раз напомним о его обязательности для сказки!) не является неким «протезом», попыткой успокоить малыша сладкой ложью. Он тоже отражает несомненную реальность нашего бытия. Трагично могут заканчиваться романы, повести, рассказы — они изображают лишь часть жизни (хотя порой и очень обширную). Сказка же, всегда в той или иной степени моделирующая ВСЮ жизнь целиком, несет в себе новозаветное знание: в конечном итоге ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. И понимание неизбежности этого (счастливого В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ) финала закладывается в нас задолго до того, как мы в первый раз возьмем в руки Евангелие. Уверенность в этом дарят нам сказки.
— Они спаслись?
— Конечно.
— Рассказывай скорее!
— Знаешь, я еще не придумал дальше; можно мне немножко подумать?
— А я знаю, как они спаслись!
— Как же?
— Мышонок зажмурился от ужаса, но мышиный король не растерялся. Он быстро развязал бантики у себя на хвосте — и у него за спиной появились большие крылья. Король ими взмахнул — и перелетел кошку. Та даже мяукать перестала, так удивилась!
— Здорово! Но послушай, а откуда они взялись, крылья? Их ведь вообще-то ни у мышей, ни у крыс не бывает…
— Папа, ну что ты глупости всякие спрашиваешь! Это в жизни крыльев у крыс не бывает, а это ведь — СКАЗКА!..
 Сказка и реальность
Но, может быть, такие эксперименты над психикой ребенка все же опасны? Каково это — за один вечер дважды пережить собственную гибель вместе с братьями-поросятами?..
Ничуть. Дело в том, что, как бы ни был ваш сын (или дочь, опять же) зачарован, слушая ваш рассказ, он никогда не забудет о том, что реальность сказки — НЕВСАМДЕЛИШНАЯ. Ребенок готов максимально сблизить сказку с реальностью, но никогда не отождествит их. Условия игры всегда воспринимаются им как таковые и находятся под его контролем.
Благодаря этому даже самым маленьким слушателям сказок удается сделать две крайне важные вещи. Во-первых, они учатся отличать реальность от вымысла. Во-вторых, они при этом вовсе не принижают роль вымысла в реальности, а напротив, позволяют вымыслу обогащать и научать их. Чтобы почерпнуть из сказки заложенный в ней духовный потенциал, нужно для начала четко осознавать, что это именно вымысел, мир художественный, в котором настоящий мир лишь отражается — но отражается в самых существенных своих проявлениях.
Перепутать сказку с реальностью может только взрослый человек и лишь целенаправленно: желая убежать, скрыться от реальности, жить в которой он не смог научиться (недослушав в детстве сказок?..). В этом случае все глубиннейшее внутреннее содержание сказки мгновенно рассыпается в прах. Пример этому, увы, являют многие «ролевики» и «толкиенисты». Переселяясь в глубоко христианский сказочный мир, созданный профессором Толкиеном, они приносят туда самих себя — и уже не мир сказки воздействует на них, а они сами пересоздают его по своему образу и подобию…
Детское же восприятие мира спокойно, трезво и радостно. Ребенку не нужно никуда убегать, и сказка остается для него именно сказкой. Поэтому не нужно бояться, что ребенок, обнаруживший, что Деда Мороза не бывает, может впоследствии усомниться и в реальности Христа. Он верит в них ПО-РАЗНОМУ. Если Дед Мороз — это часть сказочного ритуала, прекрасная выдумка, в которую хочется играть всерьез, то Иисус-Помазанник — это немыслимая сказка, оказавшаяся явью, реальностью.
— Папа, а давай завтра вместе эту сказку досочиняем! Я хочу, чтобы мышонок стал королю большим другом!
— Конечно, давай!
Школа любви
Слушает ли сынишка сказку молча или увлеченно предлагает свои варианты — в любом случае, он активно занят СОТВОРЧЕСТВОМ. Сказка властно требует этого от своего слушателя. Она зовет не только внимать, но и создавать. Сочинять свой вариант продолжения. Или поступать в жизни так, как понял из сказки, что поступать правильно.
Завершить можно любое другое литературное произведение: повесть, поэму, балладу… Сказка по определению имеет открытый финал. Она распахнута во всю последующую жизнь маленького человека. И очень многое в жизни каждого зависит от того, какие сказки он слышал и читал в детстве. Их вне-реальный мир помогает нам не только правильней жить в окружающей нас реальности, но и подготавливает нас к постижению реальности высшей: реальности Голгофы, Церкви и Царствия Божьего, приходящего в силе.
— Ну, а теперь — спокойной ночи.
— Спокойной ночи, папа… Знаешь… Я тебя люблю…
— И я тебя очень люблю, сынок!
По материалам www.sobranie.org
Евгений Новицкий
|
