Нередко меня спрашивают: как надо исповедоваться?.. И ответ на это самый прямой, самый решительный может быть таков: исповедуйся, словно это твой предсмертный час; исповедуйся, словно это последний раз, когда на земле ты сможешь принести покаяние во всей твоей жизни, прежде чем вступить в вечность и стать перед Божьим судом, словно это — по-следнее мгновение, когда ты можешь сбросить с плеч бремя долгой жизни неправды и греха, чтобы войти свободным в Царство Божие. Если бы мы так думали об исповеди, если бы мы становились перед ней, зная — не только воображая, но твердо зная, — что мы можем в любой час, в любое мгновение умереть, то мы не ставили бы перед собой столько праздных вопросов; наша исповедь тогда была бы беспощадно искренна и правдива; она была бы пряма; мы не старались бы обойти тяжелые, оскорбительные для нас, унизительные слова; мы бы их произносили со всей резкостью правды. Мы не задумывались бы над тем, что нам сказать или чего не говорить; мы говорили бы все, что в нашем сознании представляется неправдой, грехом: все то, что делает меня недостойным моего человеческого звания, моего христианского имени. Не было бы в нашем сердце никакого чувства, что надо себя уберечь от тех или других резких, беспощадных слов; не ставили бы мы вопроса, надо ли сказать то или другое, потому что мы знали бы, с чем можно войти в вечность, а с чем в вечность нельзя войти… Вот как мы должны исповедоваться; и это просто, это страшно просто; но мы этого не делаем, потому что боимся этой беспощадной, простой прямоты перед Богом и перед людьми. Скоро начинается пост; это время, которое образно нам напоминает о том, что грядет Христос, что скоро Он будет среди нас. Тогда, две тысячи лет назад, Он пришел на землю, Он жил среди нас, Он был одним из нас; Спаситель, Он пришел взыскать нас, дать нам надежду, уверить в Божественной любви, уверить нас, что все возможно, если только мы поверим в Него и в себя… Но теперь грядет время, когда Он станет перед нами — либо в час нашей смерти, либо в час последнего суда. И тогда Он будет стоять перед нами распятым Христом, с руками и ногами, прободенными гвоздями, раненный в лоб тернием, и мы посмотрим на Него и увидим, что Он распят, потому что мы грешили; Он умер, потому что мы заслужили осуждение смерти; потому что мы были достойны вечного от Бога осуждения. Он пришел к нам, стал одним из нас, жил среди нас и умер из-за нас. Что мы тогда скажем? Суд не в том будет, что Он нас осудит; суд будет в том, что мы увидим Того, Кого мы убили своим грехом и Который стоит перед нами со всей Своей любовью… Вот во избежание этого ужаса нам надо стоять на каждой исповеди, словно это наш предсмертный час, последнее мгновение надежды перед тем, как мы это увидим.
Каждая исповедь должна быть предельно личной
Я говорил, что каждая исповедь должна быть такой, как будто это последняя исповедь в нашей жизни, и что этой исповедью должен быть подведен итог, потому что всякая встреча с Живым нашим Богом — предварение последнего, окончательного, решающего нашу судьбу суда. Нельзя встать перед лицом Божьим и не уйти оттуда либо оправданным, либо осужденным. И вот встает вопрос: как готовиться к исповеди? Какие грехи принести Господу? Во-первых, каждая исповедь должна быть предельно личной, моей, не какой-то общей, а моей собственной, потому что решается ведь моя собственная судьба. И поэтому, как бы несовершенен ни был мой суд над самим собой, с него надо начать; надо начать, поставив себе вопрос: чего я стыжусь в своей жизни? Что я хочу укрыть от лица Божия и что я хочу укрыть от суда собственной совести, чего я боюсь? И этот вопрос не всегда легко решить, потому что мы так часто привыкли прятаться от собственного справедливого суда, что, когда мы заглядываем в себя с надеждой и намерением найти о себе правду, нам это чрезвычайно трудно; но с этого надо начать. И если бы мы на исповедь не принесли ничего другого, то это уже была бы правдивая исповедь, моя, собственная. Но кроме этого есть еще и многое другое. Стоит нам посмотреть вокруг и вспомнить, что о нас думают люди, как они реагируют на нас, что случается, когда мы оказываемся в их среде, — и мы найдем новое поле, новое основание для суда над собой… Мы знаем, что мы не всегда приносим радость и мир, правду и добро в судьбу людей; стоит окинуть взором ряд наших самых близких знакомых, людей, которые нас так или этак встречают, и делается ясным, какова наша жизнь: скольких я ранил, скольких обошел, скольких обидел, скольких так или иначе соблазнил. И вот новый суд стоит перед нами, потому что Господь нас предупреждает: то, что мы сделали одному из малых сих, то есть одному из людей, братий Его меньших, то мы сделали Ему. А дальше вспомним, как о нас судят люди: часто их суд едок и справедлив; часто мы не хотим знать, что о нас люди думают, потому что это — правда и осуждение наше. Но иногда бывает и другое: люди нас и ненавидят, и любят несправедливо. Ненавидят несправедливо, так как иногда бывает, что мы поступаем по Божией правде, а эта правда в них не укладывается. А любят нас часто не-справедливо, потому что любят-то нас за то, что мы слишком легко укладываемся в неправду жизни, и любят нас не за добродетель, а за нашу измену Божией правде. И тут надо снова произнести над собой суд и знать, что иногда приходится каяться в том, что люди к нам относятся хорошо, что хвалят нас люди; Христос опять-таки нас предупредил: "Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо…"
Митрополит Антоний (Блум)
Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням.
3:12 2-е Тимофею
НАШ ОПРОС
Если бы Господь пришел в мир сегодня, о чем бы вы Его спросили?
Нередко меня спрашивают: как надо исповедоваться?.. И ответ на это самый прямой, самый решительный может быть таков: исповедуйся, словно это твой предсмертный час; исповедуйся, словно это последний раз, когда на земле ты сможешь принести покаяние во всей твоей жизни, прежде чем вступить в вечность и стать перед Божьим судом, словно это — по-следнее мгновение, когда ты можешь сбросить с плеч бремя долгой жизни неправды и греха, чтобы войти свободным в Царство Божие. Если бы мы так думали об исповеди, если бы мы становились перед ней, зная — не только воображая, но твердо зная, — что мы можем в любой час, в любое мгновение умереть, то мы не ставили бы перед собой столько праздных вопросов; наша исповедь тогда была бы беспощадно искренна и правдива; она была бы пряма; мы не старались бы обойти тяжелые, оскорбительные для нас, унизительные слова; мы бы их произносили со всей резкостью правды. Мы не задумывались бы над тем, что нам сказать или чего не говорить; мы говорили бы все, что в нашем сознании представляется неправдой, грехом: все то, что делает меня недостойным моего человеческого звания, моего христианского имени. Не было бы в нашем сердце никакого чувства, что надо себя уберечь от тех или других резких, беспощадных слов; не ставили бы мы вопроса, надо ли сказать то или другое, потому что мы знали бы, с чем можно войти в вечность, а с чем в вечность нельзя войти… Вот как мы должны исповедоваться; и это просто, это страшно просто; но мы этого не делаем, потому что боимся этой беспощадной, простой прямоты перед Богом и перед людьми.
