[5-6]   

Проф. И.М.Андреев

А.С.Пушкин
(Основные особенности личности и творчества гениального поэта)

      Огромную, решающую роль в этой прекрасной трагедии играет невидимый главный герой - народ, народная совесть.
      Потрясающее впечатление производит конец этой трагедии: "Народ безмолвствует". Невольно вспоминается прекрасная древняя латинская фраза из речи Цицерона: "cum tacent clamant" ("тем, что они молчат, они кричат").
      В том же 1825 году Пушкиным написана "Сцена из Фауста". По преданию, она дошла в переводе на немецкий язык к самому Гете, который прислал в подарок Пушкину свое перо. Эта сцена замечательна тем, что на пяти страницах дает полный, образный, ясный и яркий конспект-резюме всего "Фауста" Гете. Такой лапидарности, такой сжатости такого "сгущения мысли в слове" (слова академика А.А.Потебни) у Гете не было. В этом отношении Пушкин оказался сильнее Гете.
      В письмах поэта из села Михайловского часто встречаются жалобы, что ему в деревне скучно. Но позволительно очень и очень усомниться в этой "скуке". Во время творческой работы над "Цыганами", "Борисом Годуновым" и "Евгением Онегиным" (которого он настойчиво продолжал писать) автор не мог скучать.
      В апреле 1825 года в Михайловское приехал второй близкий друг Пушкина - Дельвиг [44]. Он раньше всех и понял и оценил исключительный гений Пушкина. Осенью того же 1825 года в своем стихотворении "19 октября" Пушкин посвятил Дельвигу несколько глубоко искренних и проникновенных дружеских строк:

      Осенью же 1825 года Пушкин имел встречу и с третьим приятелем, бывшим лицеистом князем А.М.Горчаковым [45], который, будучи уже и в то время известным дипломатом (первый секретарь посольства в Лондоне), приехал навестить своего родственника Пещурова, в селе Лямоново, недалеко от Михайловского. Узнав об этом, Пушкин немедленно прискакал на лошади навестить приятеля. При встрече поэт прочитал ему часть трагедии "Борис Годунов", которую Горчаков, конечно, не мог оценить. Пушкин написал об этой встрече своему другу князю Вяземскому: "Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны". Но позднее, в элегии "19 октября 1825 г." он отозвался об этой встрече мягче:

      В этой же прекрасной элегии ("19 октября 1825 г.") Пушкин вспомнил и других лицейских товарищей, выпил за их здоровье в одиночестве. Добрым словом он помянул и своих бывших наставников:

      Последняя строчка так характерна для беззлобного, незлопамятного, великодушного Пушкина. Он был вспыльчив, взрывчив, но отходчив, и умел так легко и просто прощать.
      В конце своей элегии Пушкин, заглядывая в отдаленное будущее, когда один за другим сойдут в могилу все лицеисты его выпуска, спрашивает:

      И советует:

      Последним, оставшимся в живых лицеистом был доживший до глубокой старости и достигший высших чинов, орденов, положения и знаменитости министр иностранных дел, государственный канцлер, дипломат, глава русской делегации на Берлинском Конгрессе 1878 г., светлейший князь А.М.Горчаков. На собрании лицеистов 19 октября 70 г. было решено образовать комитет по устройству памятника Пушкину. Горчаков получил предложение войти число членов этого комитета. Но он отказался, ссылаясь на свои занятия и на состояние своего здоровья. И через десять лет, в 1880 г. Горчаков отказался присутствовать на торжестве открытия этого памятника. Хотя, по словам академика Я.К.Грота, "Горчаков до глубокой старости гордился дружбой поэта". (Горчаков умер в 1883 г.)
      Второй год пребывания Пушкина в Михайловском начал, наконец, сильно тяготить поэта. Вполне развернувшейся и расцветшей поэтической душе его становится тесно и трудно жить в глухой, занесенной снегом, деревне, без общения с умными друзьями, без достаточного количества и качества книг, которые можно было найти только в столичных библиотеках. Он не в силах больше переносить изгнанье; он мечтает бежать за границу, в Париж, в Лондон, серьезно обдумывает план бегства. Его друзья хлопочут о помиловании опального поэта. Тем более, что теперь Пушкин уже не тот, который был выслан из Петербурга на юг. Много и глубоко он продумал в своем вынужденном одиночестве о социально-политических вопросах, о сущности западной культуры, о неисповедимых судьбах России. Многое открыл ему "Колумб русской истории" Карамзин, многому научился он у великого Шекспира. И о смысле истории, о философии истории он начинает думать совсем иначе, чем думали его недавние друзья-вольнодумцы. "Думы" Рылеева кажутся ему уже не слишком глубокими. Пушкин теперь уже не верит, что грубость, жестокость, мрачное невежество легко устранить, изменив только политическую систему.
      В это время умирает Император Александр Павлович, и на престол после некоторой заминки, обусловленной отречением от престола Великого Князя Константина (официального наследника), вступает новый Император Николай Павлович. Затем в село Михайловское приходит известие о бунте 14 декабря. Имеются непроверенные слухи о том, что Пушкин, сгоряча, поехал было самовольно в Петербург, но будто бы ему перебежал дорогу заяц, и, склонный к суеверию, поэт вернулся обратно. Рвануться ехать в Петербург, может быть, Пушкин и мог, но рассудительность зрелого поэта должна была его остановить. Скоро пришло известие и о подавлении восстания. Пушкин понял, что многочисленные личные связи со многими декабристами могли и его самого втянуть в орбиту суровой кары. Но ведь в тайных обществах он не состоял, политической связи у него с заговорщиками фактически не было. Однако было ясно, что личная судьба поэта висела на волоске. Но, может быть, новый Император во всем этом разберется? Слава Пушкина как замечательного поэта распространилась не только по всей России, но перешла и за ее пределы. Во многих журналах Франции, Германии, Англии и других стран имя Пушкина уже стало известно. Недаром и Гете прислал ему свое перо. И вот Пушкин снова взывает к своим друзьям о помощи. "Вероятно, Правительство удостоверилось, - пишет он Жуковскому, - что я к заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел". Зная неподкупную совесть Пушкина, зная его прямую, честную, смелую, правдивую, мужественную и открытую натуру - нельзя сомневаться, что каждое слово этого письма было искренним и честным. Если бы он был во время восстания в Петербурге, он мог бы заразиться безрассудным настроением своих легкомысленных горячих друзей и под минутным порывом солидарности с ними попасть на Сенатскую площадь. Но Благое Провидение удержало его в Михайловском.
      В середине февраля 1826 года Пушкин пишет Дельвигу как всегда искренно и прямо: "Никогда я не проповедовал ни возмущения, ни революции - напротив... Как бы то ни было, я желал бы вполне и искренно помириться с Правительством... Не будем ни суеверны, ни односторонни, как французские трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира..." Под этим Пушкин подразумевал глубину и широту исторического и политического кругозора, уменье рассматривать совокупность многообразных фактов как целое и оценку исторических лиц и событий с высшей точки зрения философии истории (историософии).
      "Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, - пишет он Жуковскому, - я храню его про себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости". Приблизительно в таком же смысле было написано Пушкиным и письмо самому новому Императору. Ответа долго не было, и поэт этим очень тревожился. "Жду ответа, но плохо надеюсь", - пишет он Вяземскому 10 июля. "Бунт и революция мне никогда не нравились - это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков".
      В это поистине страшное время Пушкин усиленно читает Библию, глубоко вдумывается в сокровенный смысл этой Великой Святой книги. Размышляет он, как и подобает поэту, в образах. Поэт и мыслитель сливаются воедино. Размышляет он и о мире, и о своей душе, и о трагедии мировой истории, и о трагедии своей души. И если на трагедию мира он смотрит глубоким взглядом Шекспира, то на трагедию своей собственной души он смотрит глубже Шекспира. Свои грехи он начинает понимать как одержимость, как закон тела, "противоборствующий законам его ума", и жаждет помощи Свыше. И эта помощь приходит в виде особого, до сих пор еще небывалого вдохновения, озарения, духовного перерождения. И в таком состоянии он пишет своего "Пророка".

      3 сентября Пушкин провел в Тригорском и вернулся домой в полночь. Поэт чувствовал какой-то перелом в своей жизни, прощался с молодостью и предчувствовал новую жизнь. Вдруг... колокольчики тройки - и в сенях бряцанье шпор... Значит, арест? Допросы? Крепость? Кандалы? Сибирь? И, самое жуткое, - конец поэтического творчества?.. Поэт поспешно прячет в бумажник черновик цикла стихов на тему "Пророка", где имелись строчки о том, как пророк является к царю "с вервием на вые", в "позорной ризе", с грозным требованием покаяния... Эти стихи остались не написанными. Само Благое Провидение наложило на них запретную десницу. Сохранилась только единственная каноническая редакция, указанная выше, заканчивающаяся словами: "Глаголом жги сердца людей".
      Пушкин должен был немедленно ехать в Москву по вызову царя. Поэта привезли прямо в Комендантское Управление, откуда дежурный генерал повел его в Малый Николаевский дворец, примыкавший к Чудову монастырю (который недавно только был описан в трагедии "Борис Годунов"). Небритого, в дорожном пыльном сюртуке ввели Пушкина в кабинет Императора. Тема беседы была следующая. Покойный Император Александр Павлович выслал поэта в деревню за вольнодумство, но Император Николай Павлович думает освободить его, если только он даст слово не писать ничего против Правительства. Пушкин ответил, что уже давно не пишет ничего против Правительства и что у него одно только желание - быть полезным отечеству. Государь готов верить Пушкину, но в бумагах заговорщиков имелись списки его стихов, а иные из мятежников прямо заявили, что их образ мыслей сложился под влиянием Пушкина. А как Пушкин относится к этим бунтовщикам? Поэт должен был сознаться, что он многих из этих лиц уважал, а некоторых даже любил. Но если Пушкин любил заговорщиков то как поступил бы он, случись ему быть 14 декабря в Петербурге? Поэт ответил, не колеблясь: "Непременно, Государь, был бы среди мятежников, и слава Богу, что меня не было тогда в столице..."
      Эта искренность поразила Императора. "Теперь, надеюсь, - сказал Император, - мы более ссориться не будем. Я сам буду твоим цензором".
      В этот же день, вечером, на балу у французского посланника Государь Николай Павлович сказал Д.Н.Блудову (бывшему основателю общества "Арзамас", а впоследствии графу, министру и Президенту Академии наук): "Знаешь, что я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России?" На недоумение Блудова Государь сказал: "Это был Пушкин".
      К сожалению, Государь не смог быть постоянным цензором поэта, и цензура часто стала зависеть от шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа, человека с ограниченным умом и нечутким сердцем. Впрочем, и сам Государь Николай Павлович не всегда мог понимать и ценить исключительный гений Пушкина. Это доставило поэту много тяжких и горьких минут, но, конечно, не в такой степени, как это обычно сообщается в недобросовестных и часто совершенно лживых утверждениях пристрастной левой критики, особенно же в советской печати. В наше время смешно и глупо распространяться о жестокости цензуры времен Императора Николая Павловича, когда перед нами имеется налицо жесточайшая и предельно преступная цензура в Советской России. Однако справедливость требует признать, что несоизмеримость безграничного гения Пушкина и ограниченного таланта Николая Павловича не могла не сказаться на характере царской цензуры, часто наносившей чуткой душе поэта мучительные удары. Достаточно привести один пример личной резолюции самого Государя на рукописи трагедии "Борис Годунов". "Я считаю, - написал Государь-цензор, - что цель г.Пушкина была бы выполнена, если бы он с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман, наподобие Вальтера Скотта".
      У Пушкина было много близких друзей из самых разнообразных кругов. Кроме этого, у него было огромное количество почитателей во всех слоях общества. Наконец, можно категорически утверждать, что вся грамотная Россия знала, ценила и, что особенно важно, беззаветно любила своего национального гениального поэта, как может любить только русское народное сердце. Как глубоко прав был Тютчев в оценке этой любви: "Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет".
      Вопрос о взаимоотношениях Пушкина со своими друзьями представляет собою сложную, глубокую, трудную, но актуальную проблему. Особенно сложна проблема отношений Пушкина с Грибоедовым, Чаадаевым и Мицкевичем. Неясны причины взаимного охлаждения Пушкина к Карамзину и Карамзина к Пушкину. Также неясны причины охлаждения Пушкина к Энгельгардту. Особенного, вдумчивого, осторожного, углубленного и проникновенного внимания требует вопрос об отношении Пушкина к Марии Николаевне Волконской и к Екатерине Андреевне Карамзиной [46] (вдове историка).
      Екатерина Андреевна была вторая жена Карамзина. В молодости она была необыкновенно красива, можно сказать, исключительно прекрасна, причем с красотой телесной она соединяла и красоту духовную. В ней все всегда чувствовали моральную серьезность и строгость, соединенную с чрезвычайной добротой и благородством. При этом она была очень умна и образованна, о чем говорит уже одно то, что литературный салон Карамзиных после смерти самого историка (в 1826 г.) не только не захирел, но расцвел, и в течение 30-40-х годов был одним из культурнейших центров Петербурга. Многие современники отмечают, что карамзинский дом был единственный дом в Петербурге, где собирались исключительно для серьезных бесед и обмена мыслей. У Карамзиных бывали наиболее замечательные лица тогдашней России: Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Самарин и другие.
      Мальчишкой-лицеистом, Пушкин, прельщенный необыкновенной красотой Екатерины Андреевны, послал ей любовное письмо. Она показала письмо мужу. Они призвали Пушкина и жестоко "намылили" ему голову. Впоследствии поэт сильно и крепко привязался к Карамзиной и вспоминал о ней во все серьезные минуты жизни. Карамзина платила ему воистину материнской любовью. Весной в 1830 г., собираясь жениться, Пушкин писал Вяземскому: "Сказал ли ты Екатерине Андреевне о моей помолвке? Я уверен в ее участии, но передай мне ее слова; они нужны моему сердцу, и теперь не совсем счастливому". После свадьбы Пушкин сам известил Екатерину Андреевну о своей женитьбе. В ответ она написала ему: "Я очень признательна, что Вы подумали обо мне в первые же минуты Вашего счастья, это - подлинное доказательство Вашей дружбы. Я шлю рам пожелания, - или, скорее, надежды, - чтобы Ваша жизнь сделалась столь же сладостной и спокойной, сколько до этой поры была бурной и темной, и чтобы избранная Вами нежная и прекрасная подруга стала Вашим ангелом-хранителем, чтобы сердце Ваше, всегда такое хорошее, очистилось возле Вашей молодой супруги. Уверьте ее, что, несмотря на мою холодную и строгую внешность, она всегда найдет во мне сердце, готовое любить ее, особенно, если она обеспечит счастье своего мужа". Накануне своей смерти Пушкин, прощаясь с друзьями, спросил: "А что же Карамзиной здесь нет?" Тотчас послали за нею. Она приехала через несколько минут. Пушкин сказал слабым, но явственным голосом: "Благословите меня". Она благословила его издали. Но Пушкин сделал знак подойти, сам положил ее руку себе на лоб и, после того, как она его благословила, взял ее руку и поцеловал. Карамзина зарыдала и вышла (об этом см. в письмах: Е.А.Карамзиной к сыну Андрею, 30 января 1837 г.; Е.Н.Мещерской-Карамзиной - княжне М.И. Мещерской; А.И.Тургенева - неизвестному, 28 января 1837 г.).
      Есть много оснований считать, что так называемая "потаенная любовь" Пушкина, о которой имеются только неясные указания, и была платоническая любовь поэта к Е.А. Карамзиной, пронесенная через всю его жизнь, как самое светлое и дорогое. Так же с большим основанием можно полагать, что самый идеальный образ русской женщины - Татьяна Ларина - имела одним из своих прообразов Екатерину Андреевну Карамзину, как и указанную выше Марию Николаевну Раевскую-Волконскую.
      Если Пушкину пришлось пережить много горьких минут, обусловленных придирками правой государственной цензуры, то не менее ему пришлось пережить душевной боли и от упреков "левой цензуры", ревниво-придирчиво следившей за каждым шагом независимой мысли поэта, когда справедливость требовала с его стороны признания правды справа. "Цензура слева" не могла простить Пушкину ни стихотворения в честь Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны (написанном еще в 1818 г.), ни "Стансы", посвященные Императору Николаю Павловичу (1826 г.), ни "Друзьям", начинающееся словами "Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю" (1828 г.), ни стихотворного ответа митрополиту Филарету (1830 г.). Особенно циничны комментарии к этим стихотворениям в Советской России.
      Крупнейшим произведением Пушкина в 1828 году была замечательная поэма "Полтава". Творческий подъем был чрезвычайно энергичен и стремителен. Поэма написана очень быстро (в три недели). Остановка произошла только перед описанием Полтавского боя. Пушкин не мог найти одного слова, которым начиналось бы это описание. В одном слове он хотел выразить и силу, и внезапность, и грохот этого боя. И вот однажды, поднимаясь по лестнице со своими друзьями, он воскликнул: "Нашел! Нашел!.." Он нашел искомое слово - "грянул": "И грянул бой, Полтавский бой!"
      В этой поэме два главных героя: Петр Великий и Мазепа. Основная идея поэмы заключается в противопоставлении этих личностей. Мазепа - носитель личного эгоистического начала, а Петр - носитель государственной идеи, идеи общего народного блага. В эпилоге поэт утверждает основную мысль своего произведения:

      Стих в "Полтаве" при всей своей простоте поражает исключительной силой и художественным совершенством. Описание украинской ночи, появление Петра Великого перед войсками, сам Полтавский бой, описание казни, характеристика Мазепы, - все выражено незабываемыми стихами, предельно сжатыми, насыщенными глубоким психологическим содержанием, с шекспировской глубиной и ясностью. Образ Петра Великого, столь сложный и противоречивый, одновременно и страшный и обаятельный, пугающий и манящий, изумительно дан в кратком диалектическом облике мощного военного гения:

      Необычайно сильное, потрясающее впечатление производит простое сочетание рифм: "ура" и "Петра".

      В 1829 году Пушкин со всей страстностью своей пылкой натуры полюбил молодую, едва начинавшую расцветать замечательную красавицу Наталью Николаевну Гончарову [47]. Это было чрезвычайно серьезное увлечение, несоизмеримо более сильное и глубокое, чем многие прежние за время после Михайловской ссылки (как, например, увлечения Софией Феодоровной Пушкиной [48], Александриной Римской-Корсаковой [49], Екатериной Ушаковой [50], Анной Олениной [51] и другими). Семейство Гончаровых стояло на несколько более высокой ступени общественной лестницы, но разорено было не менее семейства Пушкиных. На свое предложение поэт получил неопределенный, но вполне благоприятный ответ, и "с горя" 1 мая уехал на Кавказ, провел недели две в Тифлисе, а затем отправился в действующую армию, с которой вошел в Арзрум. Позднее он издал "Путешествие в Арзрум" - образец прекрасной, сжатой, лаконичной пушкинской прозы. По возвращении он получил выговор за самовольную, без разрешения высшего начальства (то есть Государя и Бенкендорфа) отлучку. Но зато был вознагражден, при повторном предложении, согласием на брак Гончаровой.


 

     Примечания