ПУТЬ ПОДВИГА
ВОСПИТАНИЕ СЕРДЦА
Грех и
покаяние.
Я
долго думал: что сказать? Как будто все
сказано за многие годы... И решился сказать
две или три вещи, может быть, разрозненные,
но которые, мне кажется, могут пойти на
пользу.
По
мере того, как проходят годы - и это зависит
не от старости, а порой от утомления, от
изношенности телесной и душевной, -
некоторые вещи делаются особенно трудными.
И одна из вещей, которая делается такой
трудной, это лицом к лицу встретиться со
своим прошлым, заглянуть ему в глаза - и не
ужаснуться; потому что по мере того как
растет в нас какая-то внутренняя опытность,
мы большей частью, оглядываясь назад,
изумляемся тому, как слепы, как глухи мы
были, как непонятливы, и сколько мы могли бы
сделать добра, и сколько мы могли бы не
сделать дурного.
Мне
вспоминается одна наша очень старая
прихожанка, теперь уже много лет почившая -
и когда я говорю «почившая», я именно
выражаю то, что чувствую о ней: после многих
лет она почила телом и вошла в вечность. Она
как-то ко мне пришла со своей тревогой, с
неизбывной какой-то тоской; она говорила о
том, что теперь, когда старость пришла, она
уже не владеет своими мыслями, как раньше.
По мере того, как ночи (как ей казалось)
становятся все длиннее и длиннее, потому
что она спать может все меньше и меньше,
перед ней каждую ночь встают образы ее
прошлого. Редко встают светлые образы - те
она может вспоминать в сиянии дня; встают
образы темные, грустные, болезненные,
позорные. Они находят на нее, как туча, и не
дают ей покоя; восстают они ночью и
накидывают на весь день как бы пелену тьмы:
стыда, раскаяния. И вместе с тем, как она
говорила, она не находит пути на свободу.
Как справиться? Ей давали снотворное, но
тогда эти образы прошлого, эти мысли
превращались в какой-то круговорот ужаса;
они не уходят - только вместо яркого и
мучительного воспоминания делаются
кошмаром.
Я
ей тогда сказал то, что хочу сказать вам, что
говорю себе постоянно: конечно, вернуться
назад к тем моментам, которые вспоминаются,
и на основании пережитого, на основании
обогатившего нас опыта поступить иначе, мы
не можем. Однако, как я ей сказал, нам дано не
только раз пережить нашу жизнь, а много,
много раз возвращаться к прошлому. Но есть
как бы разные виды прошлого. Есть вещи,
которые случились в прошлом и вместе с
прошлым вымерли, как бы отпали, словно
листья с дерева опадают осенью; вещи,
которые случились, но которые изжились,
которые в нашем настоящем больше не
существуют. Так бывает с раскаянным грехом:
человек поступает плохо, словом ли, делом,
помышлением, желанием, поступком - и вдруг
приходит в ужас от себя и обращается к Богу,
и кричит свою боль, свой стыд, и кается перед
Ним, и отрекается от того строя души,
который мог произвести такой поступок,
вызвать такие чувства, такие слова. Иногда
большой грех, страшный поступок как бы
изглаживается; он оставляет рубец - больше
как напоминание, чем воспоминание, -
напоминание о нашей хрупкости, о том, как
надо осторожно жить, чтобы не случилось то
же самое.
И
поступки могут быть страшные, но они могут
изгладиться до конца настоящим покаянием.
Святой Никита Стифат, ученик святого
Симеона Нового Богослова, говорит: Слезы
истинного покаяния могут вернуть нам даже
утраченную девственность нашу... И святой
Варсонофий Великий говорит, что если мы
действительно покаялись перед Богом и
знаем, что вернуться к тому, что случилось,
нам больше невозможно, потому что покаянием
что-то сожжено в нас, уничтожено и не может
больше породить того зла, которое мы
совершили, тогда мы можем сказать, что мы
прощены и случившееся изглажено из книги
жизни. Прошлое стало прошедшим. По русской
пословице: прошлое прошло, да быльем
поросло.
Но
бывают в нашем прошлом вещи неизжитые, они
когда-то были совершены или пережиты, но не
изжиты. В какой-то момент началось
недружелюбие, зародилась вражда. Конечно,
ничего не случилось, а где-то она отложилась,
как яд. И хоть мы можем даже и не вспоминать
того человека или те обстоятельства, в
которых эти чувства, расположения в нас
родились, они в нас есть. И чем бы мы ни жили,
кем бы мы ни становились - они где-то
отравляют наше бытие в самом корне, в самой
глубине. И тогда это прошлое - уже не прошлое;
на самом деле оно остается настоящим. Это не
пройденный этап жизни, это начатый этап. И
что-то должно случиться, чтобы это прошлое
действительно было исцелено.
В
качестве примера того, о чем я говорил
вначале, для меня очень ярко встает образ
первого человека, который ко мне пришел на
исповедь. Этот человек совершил убийство
много лет до нашей встречи, и в течение
долгих лет он жил ужасом о том, что совершил,
каялся, не только сожалея, но сгорая от
ужаса и в этом ужасе. И наконец он пришел к
Богу со своим покаянием, потому что это
покаяние так созрело, что он мог сказать
Богу: я больше не тот человек, который
совершил это убийство; прости, отпусти меня
на свободу!..
Вот
эти слова: «Я уже больше не тот человек,
который совершил грех», - являются как бы
мерой того, изглажено или не изглажено
преступление, очищен или остался
неочищенным наш грех. И если мы можем
сказать: «Я больше не тот человек»; можем
сказать, что этот грех мы знаем за тем, кем
мы были, но тот человек умер, его больше нет,
а есть только новый человек, родившийся из
покаяния и из страшного опыта, тот же самый
святой Варсонофий Великий говорит: в таком
случае даже на исповедь можно не идти,
потому что с уверенностью можно сказать:
Бог меня простил, раз Он меня сотворил новым
человеком...
Но
часто бывает иное - то, о чем говорила наша
старушка-прихожанка: образ за образом
вставало ее прошлое - мелкие события,
крупные события. Не такие грехи, как
убийство, но грехи, которые отравляли жизнь
другим и ее собственное сердце. И как это
забыть? Я тогда настаивал на том, что не надо
забывать, нельзя забывать; можно быть
прощенным, но себя простить нельзя. И
забывать нельзя, потому что это не решает
никакого вопроса, не исцеляет душу, не
изменяет жизнь.
А
что же делать? Я ей посоветовал каждый раз,
когда встает какой-нибудь образ прошлого,
поставить перед собой вопрос: если бы я
снова оказалась в тех обстоятельствах, в
которых я согрешила, - как бы я поступила
теперь, с новым опытом, с долголетним опытом
жизни? Тогда мне было двадцать лет, и
тридцать, и сорок - теперь мне восемьдесят, я
столько пережила и поняла; если вернуться в
это событие, вглядеться в него самым
глубоким, душу разрывающим образом,
вглядеться в него с трезвостью и
беспощадностью к себе и поставить себе
вопрос: случись те же самые обстоятельства
теперь - как бы я поступила? Кем бы я была?.. И
если ты можешь сказать: этого я бы не могла
больше никогда сделать, сказать, подумать,
пережить, - тогда знай, что ты переродилась и
можешь Богу сказать: та, которая это
совершила, тот или та, которые были этим
человеком, теперь умерли; я даже каяться в
этом по-настоящему не могу, потому что этот
человек вымер во мне...
Я
помню подобную исповедь, когда человек
говорил: вот грехи моего прошлого, я их знаю,
я от них отрекаюсь, я их ненавижу; но каяться
слезно сейчас не могу, потому что я больше
не тот человек, который их совершил; тот -
умер, ничего от него не осталось в
результате даже не такой уж долголетней
жизни, а потрясающего переживания
раскаяния и покаяния.
И
эта женщина нашла в себе мужество
вглядеться в каждое устрашающее ее событие
жизни, ее прошлого; она вглядывалась во все
зло, во всю неправду, во весь ужас прошлого,
и ставила перед собой и перед Богом этот
решающий вопрос; и решив, в отдельности,
каждый из этих вопросов, она почувствовала,
что освобождается шаг за шагом от своего
прошлого.
С
ней это случилось на старости лет,
случилось за два-три года до ее смерти. Но
тот же вопрос встает перед нами каждый раз,
когда мы готовимся к исповеди; только мы,
большей частью, еще полны сил, наша жизнь
нас влечет, как река, мы действуем, у нас нет
той оседлости, которая позволяет глядеть на
прошлое, как человек глядит на природу,
усевшись на горе, когда он окидывает взором
все, что ему открывается; бесстрастно, метко,
зорко и с глубоким переживанием.
Нам
надо учиться с ранних лет готовиться к
каждой исповеди таким образом, не
обязательно исповеди перед священником, а
исповеди своей жизни изо дня в день перед
Богом. Если бы мы каждый день вглядывались в
этот день и во все, что нам вспомнится в
нашем прошлом, с готовностью на то, что это
прошлое нас будет обличать, что оно
поставит под вопрос наше право называться
христианином или даже порой просто
человеком! Если бы мы были готовы так
смотреть в свое прошлое, то могли бы его
изжить из года в год и на исповедь приходить
с подлинно глубоким переживанием: не
эмоциями, а строгим, трезвым сознанием
своей греховности. А сознание греховности
означает перед лицом Бога и людей сознание,
что мы недостойны того, чтобы нас уважали,
чтобы нас любили. Надо спросить себя: если
бы все люди знали обо мне то, что я сам знаю,
как бы я себя чувствовал перед ними?.. Себя
страшить тем, что когда-либо на Страшном
суде откроются перед всеми людьми тайны
нашей жизни - недостаточно, потому что мы
слишком легко откладываем на будущее то,
что надо делать сейчас. Да, будет Страшный
суд - тогда увидим, что будет! К тому времени
успеем покаяться! К тому времени мы
переменимся!.. А «то время» никогда не
приходит, потому что мы умираем слишком
рано для того, чтобы успеть на земле уже
стать жителями вечности.
И
вот, готовясь к очередной исповеди, общей ли,
частной ли, мы должны попробовать пережить
нашу жизнь заново; не только взглянуть и
сделать список того, что недостойно, что
нехорошо, а заглянуть глубже: как это было
возможно?
Я
сейчас отступлю немножко от той линии,
которой я следовал, и скажу так:
недостаточно нам каяться в очередных
грехах; недостаточно ставить вопрос чисто
нравственный: хорошо ли, плохо ли я поступаю?
Надо ставить вопрос о том, кто же я такой. Я
себя называю человеком; я так рад и
благоговею перед тем, что я русский; я
православный христианин; я - сын, я - дочь, я -
муж или жена, я - жених или невеста, я - отец
или мать, я - друг, я - товарищ, я - соработник:
во всех планах - кто я такой? Сколько во мне
подлинности и сколько мишуры? Насколько я
стараюсь казаться вместо того, чтобы
просто быть?
Рано
или поздно, когда в нас начнут слабеть те
силы, которые позволяют нам отметать
воспоминания, закрываться, нам придется
встретиться с нашим прошлым, далеким и
близким, но тогда так трудно бывает с ним
справиться. А если бы мы это делали
мужественно и решительно, мы могли бы это
делать, мы могли бы это совершить вовремя,
так, чтобы измениться не внешне только, но в
наших глубинах.
Я
хочу сказать еще о другом, что тоже
относится к тому состоянию усталости
внутренней, усталости внешней, телесной,
душевной - следствиям бегущих лет и
обстоятельств жизни, которые нас застигают
и в молодости, и в средние, и в поздние годы.
Порой
не хватает сил собрать ум для того, чтобы
молиться; порой и хотелось бы молиться - и
сил нет; сердце рвется - а ум колеблется,
наподобие, может быть, тихого озера, по
которому бежит ветерок: вся поверхность
дрожит и не может отразить ни небо, ни землю;
а глубины остаются тихими, нетронутыми этим
ветром. Так часто бывает и с нами: глубины
наши остаются прозрачными, тихими; а на
поверхности такая буря, что не собрать
мыслей и чувств. Что же тогда делать?
И
вот я хочу вам дать совет, который я в свое
время получил и за который глубоко
благодарен своему духовному отцу. Он мне
советовал перед тем, как лечь спать,
положить пять поклонов (но, конечно, речь
идет не о том, сколько поклонов класть и
класть ли поклоны вообще, а встать перед
Богом, поклониться Ему духом и истиной, всем
своим существом) и сказать: Господи! По
молитвам тех, кто меня любит, - спаси и
защити меня!.. И потом, - говорил мне отец
Афанасий, - ляг в постель, не напрягай ум, но
откройся воспоминанию всех тех людей, лики
которых всплывут в твоей памяти, людей,
которые тебя любят... У каждого из нас есть
кто-то, кто нас любит, какие-то люди в
настоящем, еще на земле, которые желают нам
подлинного, истинного добра, которые
мечтают о том, чтобы мы расцвели, выросли в
полную меру нашего человеческого,
христианского призвания. И каждый раз,
когда вспомнится имя и встанет образ, -
поблагодари Бога, что есть на земле или на
небе такой человек, и попроси Бога этого
человека благословить за его любовь. И так
вспоминай, не ища в памяти, а давая образам
возникать. Вспомнятся люди близкие, родные;
вспомнятся люди, которых когда-то встретил
и которые тебя полюбили достойной любовью.
А за ними, может, начнут вспоминаться и
святые, которые были близки к сердцу и
которые, может быть, часто вспоминаются; и,
конечно, те, которых мы особенно почитаем, -
но вспомнятся уже по-новому, как бы не «объективно»,
а по отношению к нам самим; не потому что мы
их любим, почитаем, им дивимся, а потому что
мы не могли бы этого делать, если бы они
лицом не обратились к нам, если бы их любовь,
их заботливость о нас не тронула наше
сердце. Каждый может вспомнить и Николая
Чудотворца, и Серафима Саровского, и других
святых. Каждый из нас носит имя святого и,
значит, связан с этим святым, с этой святой
на всю вечность; с момента нашего крещения
этот святой или эта святая о нас молится, о
нас думает, нас любит - и такой любовью,
которую мы на земле редко-редко можем
встретить. А потом, может быть, вспомнятся и
другие святые, жития которых мы читали,
икона которых нас поразила, о которых мы
услышали, которые вошли в жизнь другого
человека и каким-то образом ее изменили.
И
потом - засни на этом. Заснешь тогда в
обществе святых; а за этим обществом святых
стоит Живой Бог; за этим обществом святых
Божия Матерь стоит... И тогда действительно
случается с нами то, что в Ветхом Завете
написано: Я сплю, а сердце мое бдит, оно
живо (Песн 5,2). Только мое сознание потухло, а
сердце бьется в общении любви с миром тех
людей, живых и усопших, для которых, кроме
любви, больше ничего не остается, которые
любят нас нераздельной любовью.
Это
может каждый сделать. Произнести: Господи!
По молитвам тех, кто любит меня, - спаси и
сохрани!.. И открыться воспоминанию той
любви, которая сделала жизнь возможной,
тоже может каждый. Сколько бы ни было у нас
за плечами лет, как бы мы ни были разбиты
усталостью, болезнью, как бы ни были мы
рассеянны и издерганны, - это остается
возможным.
|