Александр ХОМЕНКОВ	Ф Е Н О М Е Н О К О Л О Н А У Ч Н О Г О М И Ф О Т В О Р Ч Е С Т В А

      Как свидетельствует статистика, «из 300 наиболее выдающихся ученых, живших в XVII – XIX веках, верующих было 276 человек (92%); сомневающихся, колеблющихся или безразличных к религии – 18 человек (6%); атеистов – 6 человек (2%)». Если же попытаться углубиться в этот вопрос, то станет понятным, что вера у этих крупнейших ученых не была ни «мертвым привеском» к их творческой натуре, ни «пережитком их воспитания».

      Именно вера в Бога самым непосредственным образом помогала исследователям в их работе. Настоящие ученые видели в окружающем их мире проявление Божественной Премудрости, и это давало им дополнительные стимулы к занятию наукой. Приведем некоторые высказывания по этому поводу самих представителей естествознания.
      Галилей: «В действиях природы Господь Бог является нам не менее достойным восхищения образом, чем в Божественных стихах Писания».
      Ломоносов: «Природа есть в некотором смысле Евангелие, благовествующее громко творческую силу, премудрость и величие Бога», и «не только небеса, но и недра земли проповедуют славу Божию».
      Шлейден (немецкий биолог): «Истинный натуралист не может никогда сделаться материалистом и отрицать душу, свободу, Бога».
      Агассис (швейцарский зоолог): «Наука есть перевод мыслей Творца на человеческий язык».
      Но откуда тогда появилось убеждение, что наука противоречит вере в Бога? Ведь эта точка зрения утвердилась именно в тот период развития естествознания, среди творцов которого атеистов было только 2%.
      Понять внутреннюю логику этого явления невозможно, если не признать существование в самой науке кроме ее основной конкретно-научной компоненты еще одну составляющую, претендующую на решение общемировоззренческих вопросов. Эта компонента связана с деятельностью не самих ученых, совершающих в науке значительные открытия, но людей значительно меньшего масштаба, которых можно назвать интерпретаторами. Связь содержания этой составляющей с научной эмпирией носит искусственный, идеологизированный характер. Ее основные движущие силы, судя по всему, исходят из бессознательных глубин человеческого духа, отражая в себе умонастроения конкретной исторической эпохи. Используя понятийный аппарат известного психолога и психиатра Карла Густава Юнга, эту компоненту можно назвать околонаучным мифотворчеством.
      Согласно представлениям Юнга, «мифотворчество – это непрерывный процесс, свойственный человеку во все времена; в нашу эпоху, во второй половине XX в., мифы создаются посредством того же универсального социально-психологического механизма, что и в далеком прошлом» (Акопян, 1994. С. 12). Юнг связывал мифообразование с деятельностью глубинных слоев человеческой психики - с так называемым коллективным бессознательным. Среди мифов XX столетия, порожденных, по мнению Юнга, этой психической инфраструктурой, особое место занимает миф о пришельцах из космоса, реализованный в феномене НЛО, а также комплекс древнеязыческих и современных оккультно-теософских мифов, реализованный в немецком нацизме. Сюда же, видимо, следует отнести и околонаучный материалистический миф, иррациональные проявления которого можно обнаружить задолго до возникновения самой науки.
      Так, исследователи творчества известного художника Питера Брейгеля Старшего (1520 - 1569) отмечают, что на его полотнах «люди изображаются в виде каких-то манекенов, игрушечных персонажей, что у него они все "на одно лицо"» (цит. по: Тростников, 1980. С. 21). Один известный искусствовед писал, что эти люди представляют «часть безликой массы, подчиненной великим законам, управляющим земными событиями, так же как они управляют орбитами земного шара во вселенной. Содержанием вселенной является один великий механизм. Повседневная жизнь, страдания и радость человека протекают так, как предвычислено в этом часовом механизме» (Там же. С. 21). Такое понимание мира зарождалось в бессознательных глубинах европейского общества где-то за сто лет до работ Ньютона (1642 - 1727), законы которого можно было бы использовать в виде некой основы для механистического понимания мироустроения. В полотнах Брейгеля мы сталкиваемся с художественным выражением архетипических структур коллективного бессознательного семнадцатого столетия, которые наполнялись позже конкретно-научным содержанием, оформляясь в виде «научно обоснованного» материалистического учения.
      Аналогичную работу «универсального социально-психологического механизма» можно встретить и в истории дарвинизма, без которого настоящий материализм просто немыслим. Известно, что большое влияние на формирование мировоззрения Чарлза Дарвина оказал его дед – Эразм Дарвин (1731 - 1802) (Маклин и др., 1993. С. 78). Он же был убежденным «философствующим» эволюционистом и даже писал стихи на эту тему. В этих стихах говорилось о «самозарождении миниатюрных крохотных форм органической жизни в волнах океана», о том, что «эти формы становились все сложнее и сложнее» (Окленд, 1994). Можно сказать, что Чарлз Дарвин попытался лишь подвести научный фундамент под господствующую в «коллективном бессознательном» архетипическую структуру, воспринятую им особенно близко через общение со своим дедом.
      Подобным же художественным выражением бессознательных сфер психического сопровождалось и возникновение мифа об «обезьяночеловеке», без которого немыслим настоящий эволюционизм. Так, вначале появился рисунок «питекантропа» – неуклюжего, безобразного существа, сочетающего в себе черты как обезьяны, так и человека, - выполненный профессором Геккелем. А потом уже ученик Геккеля Эжен Дюбуа, вдохновленный идеями своего учителя, отправился искать останки этого существа на Яву (Bowden, 1977. P. 124). Он, как известно, привез две кости, найденные в разное время и на расстоянии 16 метров друг от друга. Одна кость ничем не отличалась от кости человека, другая – от кости обезьяны. Но логика околонаучного мифотворчества требовала чтобы «обезьяночеловек» существовал, и эти две кости были объявлены его останками. Несмотря на обоснованную научную критику этой находки, она до сих пор приводится в некоторых учебниках в качестве останков промежуточного звена между обезьяной и человеком (Хоменков, 1997. С. 44, 46). Другие окаменелости, претендующие на эту роль, обладают аналогичной степенью достоверности (Хоменков, 1997; Bowden, 1977). Однако околонаучный миф о «питекантропе», воплотившийся вначале в художественной форме, до сих пор живет и пленяет умы сотен миллионов людей.
      Почему именно околонаучная среда способна стать почвой для буйного произрастания подобных интеллектуальных сорняков? Почему, к примеру, околонаучный миф о «питекантропе» оказал гораздо более сильное воздействие на жизнь человечества, чем не связанный с наукой миф о Кощее Бессмертном?
      Отчасти это явление можно понять, рассмотрев особенности работы механизма внушения, которому, судя по всему, мы обязаны распространению околонаучных мифов. Внушение, как утверждают специалисты-психологи, наиболее успешно действует тогда, когда человек испытывает «доверие к тому, кто внушает» (Шингаров, 1994. С. 30).
      А теперь давайте подумаем, к кому в последние десятилетия и даже столетия общество прежде всего испытывало доверие?
      Очевидно, что к тому, кто выступал от лица науки, практические успехи которой для всех были очевидны. В этом и сокрыта внутренняя сила околонаучного мифотворчества, проявляющаяся не только в малообразованном обществе, но и в высокоинтеллектуальной среде. Ведь, как писал Бехтерев, «сила личности обратно пропорциональна числу соединенных людей. Этот закон верен не только для толпы, но и для высокоорганизованных масс» (1908. С. 157), к которым, в частности, можно отнести учебные аудитории самого разного уровня. И эти аудитории можно считать как бы составной частью еще более глобальных интеллектуальных инфраструктур. На этой основе существуют все условия для эффективного внушения идей любой степени абсурдности, поскольку «при проведении внушения его действенность тем более разительна, чем к большему количеству лиц оно одновременно обращено» (Неманов и др., 1969. С. 251).
      В качестве иллюстрации к сказанному можно привести пример внушения материалистических воззрений через современные учебники по естествознанию.
      «В результате многолетних исследований, которые проводили ученые самых разных профессий, было выяснено: нет ни одного химического элемента, который был бы в космических телах и отсутствовал бы на Земле; нет ни одного химического элемента, который был бы найден в живых телах и отсутствовал бы в неживых. Это говорит о единстве вещества живых и неживых тел, о единстве природы» (Естествознание: Учебное пособие для учащихся 5 кл. /Отв. ред. Суравегина И.Т. - М. 1993. С. 84-85).
      «Таким образом, в клетке нет каких-нибудь особенных элементов, характерных только для живой природы. Это указывает на связь и единство живой и неживой природы» (Общая биология: Учебник для 10-11 кл. средней школы /Под ред. члена-корреспондента АН СССР Ю.И.Полянского. – М., 1991. С. 146).
      Задумаемся о смысле приведенных фраз. Могли ли в клетке вообще быть обнаружены какие-либо химические элементы, которые бы «отсутствовали в неживых телах»?
      Уже за несколько тысяч лет до того, как были получены «результаты многолетних исследований», можно было бы догадаться о том, что таких элементов в живом организме в принципе быть не может. Ведь любое живое существо после своей гибели разлагается и превращается в вещество неживой природы. И можно ли ожидать, что продукты естественного разложения будут как-то отличаться от продуктов искусственного разложения – того, что является объектом «многолетних исследований ученых»?
      Очевидно, что приведенные фразы из учебных пособий не несут в себе положительной смысловой нагрузки и не связаны с научными представлениями о мире. И тем не менее через них, несомненно, оказывается определенное мировоззренческое воздействие на сознание учащихся. В них чувствуется стремление сгладить различие между живой и неживой природой. Не зря ведь продолжение фразы из учебника для 10 - 11-х классов выглядит следующим образом: «На атомном уровне различий между химическим составом органического и неорганического мира нет. Различия обнаруживаются на более высоком уровне организации - молекулярном».
      Истоки этих различий при таком подходе связываются с возможностями разнопланового «конструирования» молекулярных и надмолекулярных образований из одного и того же элементарного материала по аналогии с тем, как из одних и тех же деталей можно конструировать разные механизмы или же создавать конструкции, не обладающие свойствами механизмов (неживое вещество).
      Такой подход, как известно, разрабатывал еще Декарт. Он писал: «Между машинами, сделанными руками мастеров, и различными телами, созданными одной природой, я нашел только ту разницу, что действия механизмов зависят исключительно от устройства различных трубок, пружин и иного рода инструментов, которые... всегда настолько велики, что... легко могут быть видимы, тогда как, напротив, трубки и пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств» (цит. по: Гайденко, 1997. С. 47). И хотя Декарт признавал существование души как особой субстанции, дальнейшие представители этого направления околонаучного мифотворчества довели его идеи до логического завершения: душа человека стала считаться чем-то производным от фундаментальных физико-химических закономерностей.
      Такой подход был противопоставлен традиционным христианским представлениям о запредельных, внепространственно-вневременных истоках тварного мира, связанных с Божественными энергиями, в которых христианская мысль видела основу особых свойств всех жизненных явлений. Святой Дионисий Ареопагит писал по этому поводу следующее: «Любое живое существо и любое жизненное явление исходят из Жизни, превосходящей и жизнь, и любое основание всего живого. Из нее души человеческие улучают бессмертие, а в животных и растениях жизнь проявляется словно отдаленное эхо Жизни. И если какое-либо существо по немощи своей лишится сопричастности к ней, то в отлученном от Жизни прекратится всякая жизненная деятельность» (Дионисий Ареопагит, 1991. С. 66). Умалчивая о возможности существования этих запредельных истоков жизни, учебник подталкивает ум учащихся к однозначному принятию декартовских, механистических представлений о сущности живой материи, стирающих принципиальное различие между живым и неживым. На фоне подобного «естественно-научного» объяснения становятся бессмысленными дальнейшие размышления о каких-либо духовных проблемах, ибо все эти проблемы будут связываться в сознании (даже, скорее, в бессознательных глубинах) учащегося с чем-то производным от более фундаментальных физико-химических законов, где никаких нравственных проблем не существует и куда человеческая личность должна безвозвратно кануть после своей смерти. Эта мировоззренческая установка закладывается не прямо, но косвенно, через изложение якобы научных представлений. И такой образ действия, пожалуй, эффективнее, чем более прямые формы воздействия на человека. Ведь, как утверждал Бехтерев, внушение «может проявляться легче всего в том случае, когда оно проникает в психическую сферу незаметно, вкрадчиво, при отсутствии сопротивления со стороны личной сферы» (1908. С. 19). Отсутствие такого сопротивления обусловлено еще и особенностями несформировавшегося детского сознания, которое, как свидетельствуют психологи, обладает поразительной внушаемостью (Бехтерев, 1994. С.  74, 182). Эта внушаемость усиливается авторитетом учителя, играющим в деле внушения огромную роль (Там же. С. 188), а так же, как уже говорилось, авторитетом науки, от лица которой учитель якобы выступает.
      Учитель, конечно же, верит в то, о чем он говорит. Ведь в свое время он тоже был учеником, а значит, и очередной жертвой «универсального социально-психологического механизма». Этой же вере способствует и некая «естественность» подобного понимания сущности жизни, связанная с «очевидным» декартовским, или, как чаще принято говорить, картезианским разделением реальности. Разделив в своей философской системе всю полноту реальности нашего мира на субстанцию мыслящую (душу человека) и субстанцию протяженную (материальный мир), Декарт (он же Картезий) фактически постулировал пространственно-протяженный мир как нечто абсолютное, полностью независимое от психофизических особенностей человеческого мировосприятия и не имеющее за своими пределами внепространственно-вневременных истоков, уходящих своими корнями в сферу Божественных энергий.
      Такой подход и вел к неизбежности признания того, что все движущие и формообразующие силы нашего мира всецело должны находиться в пределах пространства и времени и их следует искать не иначе, как в глубине самой материи, в составных частях сложного, по аналогии с каким-нибудь механизмом. Сознательно или неосознанно принимая такую схему, ученые были обречены на редукционизм и материализм – то есть на сведение сущности сложных явлений к сущности их составных частей и на поиск первичной реальности нашего мира в наименьших материальных образованиях. Далее логически следовал материалистический эволюционизм: если первичная реальность в сложном – это его составные части, то они, очевидно, и хронологически появились раньше. Сначала должен был возникнуть «первичный бульон» из молекул, затем одноклеточные организмы, а потом уже и многоклеточные живые существа, в том числе «питекантроп» и человек.
      Итак, связав свою судьбу с картезианскими взглядами на реальность, наука заняла в европейском обществе позицию колоссального по своей силе проводника материализма и бездуховности. «Влияние картезианского разделения на человеческое мышление последующих столетий, – писал известный физик и философ XX столетия Вернер Гейзенберг, – едва ли можно переоценить. Именно это разделение мы должны подвергнуть критике на основании развития физики нашего времени» (1989. С. 42).
      Речь здесь идет о тех философских следствиях квантовой механики, которые связаны с введением в картину наблюдаемого самого наблюдателя, с признанием зависимости наблюдаемого от психофизических особенностей человека и возможности существования «за» пределами наблюдаемой реальности принципиально ненаблюдаемых сфер (Хоменков, 1994). Другой создатель квантовой теории – Макс Борн - писал по поводу философских следствий этой науки следующее: «Время материализма прошло. Мы убеждены в том, что физико-химический аспект ни в коей мере не достаточен для изображения фактов жизни, не говоря уже о фактах мышления» (1963. С. 99).
      Находят ли указанные представления подтверждение в современной биологии?
      «История науки показывает, что более глубокое проникновение в сущность биологических явлений ведет к более решительному отбрасыванию механистического подхода, отрицающего специфику живого» (Веселовский, 1971 С. 35). Как утверждает один из исследователей, «с помощью биохимии, основанной на физике, нам удалось полностью объяснить лишь отдельные, изолированные процессы, которые в конце концов останавливаются. Но коль скоро речь идет о рассмотрении всей живой особи в целом, я не могу примирить законы физики с явлениями жизни» (Мора, 1966. С. 50).
      Особенностями живой материи являются колоссальная динамическая сложность и устойчивость биохимических процессов. «Живая клетка, – по свидетельству тех, кто ее изучает, - более сложная система, чем мы даже себе представляем. Сложность эта связана не только с большим набором различных индивидуальных химических веществ с их пространственной, открытой в последние годы субмикроскопической организацией, но в первую очередь со сложностью сочетания быстро совершающихся обменных процессов. Главное – это динамическая сложность системы. Однако самое поразительное и самое сложное – это удивительное сохранение «порядка» в этой динамике и удивительная надежность этого порядка и устойчивость самоподдержания на первый взгляд в совершенно безнадежных условиях» (Франк, 1959 С. 44). Такая устойчивость, очевидно, может реализовываться лишь на основании «внешнего», внепространственно-вневременного организующего Начала – Божественных энергий.
      Это принципиальное отличие живого от неживого, эта несводимость биологических закономерностей к физико-химическим вылилась в современной теоретической биологии в формулировку так называемого парадокса цельности. По свидетельству самих ученых, «в истории биологии, а также на современном этапе ее развития нет другой теоретической и методологической проблемы, которая вызывала бы больший интерес и большую борьбу мнений» (Югай. 1978. С. 76). Это связано, как легко понять, с тем, что здесь затронуты не только чисто биологические проблемы, но и проблемы более широкого мировоззренческого характера. Преобладание в научно-философской мысли декартовских редукционистско-механистических взглядов и стремление на их основе построить теорию жизни привело биологов-теоретиков к ощущению парадоксальности ситуации, сложившейся в их науке.
      Характерно, что от подобного редукционистского подхода в последние годы стала отказываться и генетика – наука на первый взгляд полностью основанная на редукционистских принципах, то есть на стремлении полностью объяснить высшее, относящееся к целостному организму на основании закономерностей низшего, происходящего на уровне ДНК. Последовательное применение такого подхода, по свидетельству специалистов, породило «кризисное состояние генетики, эмбриологии и биологии в целом» (Гаряев, 1994. С. 64), ибо «тривиальное утверждение, что хромосома содержит информацию о потенциальном организме, за внешней легкостью объяснения прячет нерешенные и большие проблемы» (Там же. С. 63).
      Но где тогда может содержаться недостающая часть информации о целостном живом существе, если ее полноты, судя по всему, нет в генетическом аппарате, по крайней мере в его линейной структуре?
      Здесь опять перед нами встает вопрос об онтологических, внепространственно-временных истоках бытия, – тех истоках, в которых находится ключ к разрешению парадокса цельности. Генетики в настоящее время исследуют целостную, пространственно-организованную структуру ДНК и находят в ней множество удивительных свойств, вплоть до «квазиразумного поведения» (Гаряев, Леонова, 1996. С. 83). Без всех этих свойств пространственно-организованной ДНК понять особенности ее функционирования в живой клетке, повидимому, не представляется возможным (Гаряев, 1994; Гаряев, Леонова, 1996). Но может ли работа этой сверхсложной, динамически устойчивой целостной структуры протекать без «внешнего» организующего начала?
      Частным случаем сверхсложной регуляции функционирования ДНК является ее способность быстро реагировать на общую ситуацию в организме Известно, что «ДНК всегда расщепляет свои нити именно на том участке, где зашифрован белок, в котором в данный момент организм имеет потребность. Откуда она знает об этой потребности?» (Тростников, 1995. С. 137). ДНК, видимо, «знает» о потребностях организма, поскольку она является не «винтиком в клеточном механизме», но органической частью принципиально целостной клеточной структуры, связанной воедино на онтологическом уровне «логосом» клетки, Божественной энергией. Этот «логос» в конечном счете определяет и последовательный характер работы генетического аппарата на каждом этапе эмбриогенеза.
      Итак, мы видим, как само естествознание разрушает возведенные на его основе материалистические построения. Но можно ли благодушествовать, наблюдая разрушение этого мифа под напором все более совершенных научных данных? Можно ли ожидать прекращения деятельности «универсального механизма» мифотворчества?
      Увы, есть все основания ожидать, что самые драматические события в этой области еще впереди Не надо обладать сверхъестественной проницательностью, чтобы понять, что материалистические увлечения, бывшие еще совсем недавно знамением времени, меняются в настоящее время в широких слоях общества на оккультно-теософские. Очевидно, что этот процесс сопряжен и с изменением в содержании «коллективного бессознательного», направляющего в эту же сторону и работу умов современных интерпретаторов научных данных. Если в прошлом околонаучное мифотворчество выполняло материалистический мировоззренческий заказ, то в настоящее время ориентация этого движения меняется на оккультно-теософское, возводящее на базисной основе науки вместо грубых материалистических построек свою изощренную архитектуру, на первый взгляд соответствующую всем современным стандартам. В русле этого движения ведутся разговоры о чем-то «божественном», но в сугубо своем, довольно расплывчатом контексте, в котором тем не менее отчетливо проступают традиционные для оккультизма и теософии формы.
      Самое же печальное заключается в том, что наблюдается проникновение этих форм и в христианство. Это движение происходит под разговоры о необходимости установления гармонии между христианским мировоззрением и современной наукой. На деле же здесь осуществляются попытки установления ложной гармонии с околонаучным мифотворчеством оккультно-теософского толка. Настоящая гармония тут, безусловно, невозможна. Требуется определенная уступка со стороны одной из гармонизируемых сторон. И такая мировоззренческая уступка, как показывает жизнь, ожидается со стороны христианства. Ведь околонаучные мифы оккультно-теософского толка защищены от критики ореолом «научности», что большинством людей гипнотически воспринимается как синоним «истинности».
      Неутомимый «механизм» продолжает свою злокозненную работу.

      Подробнее затронутые в этой статье вопросы рассматриваются в готовящейся книге автора «Православие и современная научно-философская мысль».

      Дионисий Ареопагит. Божественные имена // Мистическое богословие. - Киев, 1991.
      Акопян Л.О. Предисловие к кн.: Карл Гюстав Юнг о современных мифах. - М.: Практика, 1994.
      Бехтерев В.М. Внушение и его роль в общественной жизни. – СПб., 1908.
      Бехтерев В.М. Гипноз. Внушение. Телепатия. - М.: Мысль, 1994.
      Борн М. Физика в жизни моего поколения. – М.: Изд. иностр. литературы, 1963.
      Веселовский В.Н. О сущности живой материи. – М.: Мысль, 1971.
      Гайденко П.П. Христианство и генезис новоевропейского естествознания // Философско-религиозные истоки науки. – М.: Мартис, 1997.
      Гаряев П.П. Волновой геном. Энциклопедия русской мысли. Т. 5.– М, 1994.
      Гаряев П.П., Леонова Е.A. Пересмотр модели генетического кода // Сознание и физическая реальность. Т. 1. № 1-2.
      Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. – М.: Наука, 1989.
      Маклин Дж., Окленд P., Маклин Л. Очевидность сотворения. – М.: Триада, 1993.
      Мора П. Несостоятельность вероятностного подхода //Происхождение предбиологических систем. – М.: Мир, 1966.
      Неманов И.Н., Рожнова М.А., Рожнов В.Е. Когда духи показывают когти. М.: Изд. политической литературы, 1969.
      Окленд Р. Креационная модель и естественно-научное образование: Доклад на 2-м Московском международном симпозиуме по креационной теории. – М, 1994.
      Тростников В. Мысли перед рассветом. - YMKA-PRESS, 1980.
      Тростников В. Им же вся быша... // Москва, 1995. № 1.
      Франк Г.М. Саморегуляция клеточных процессов // Возникновение жизни на Земле. – М., 1959.
      Хоменков А. Закат «естественно-научного» материализма и христианское мировоззрение // Континент, 1994. № 2(80).
      Хоменков А. Эволюционный миф и очевидность Сотворения // Православная беседа, 1997. №5.
      Шингаров Г.Х. О В.М.Бехтереве - ученом и враче-гипнологе //Бехтерев В.М. Гипноз. Внушение, Телепатия. – М.: Мысль. 1994.
      Югай Г.А. Философские проблемы теоретической биологии. – М.: Мысль. 1976.
      Юнг К.Г. О современных мифах. – М.: Практика, 1994.
      Bowden М. Ape-Men: Fact or Fallacy. - Bromley, Kent, England, 1977.