Борьба между наукой и религией сегодня как никогда обострилась, считают современные ученые-атеисты, в особенности негодуя против положений социальной концепции РПЦ, в частности относительно новейших биомедицинских технологий: клонирования, фетальной терапии, трансплантации органов и тканей без согласия человека и т. п. Ученые-атеисты возмущаются заявлениями Церковно-общественного совета по биомедицинской этике Московского Патриархата, в которых обращается внимание на безнравственный характер многих технологических новаций. "Снова религия встает на пути прогрессивного развития науки",- утверждают эти ученые. И в научной среде опять пускают в ход старый набор атеистических, ничуть не отличающихся от марксистско-ленинских представлений о взаимоотношениях науки и религии.
     Как известно, марксисты превращали реальное и объективное различие между нау-кой и религией в противостояние. Противостояние же предполагает активное столкновение, борьбу, которая должна привести в конечном счете к уничтожению религии. Энгельс видел в борьбе проявление универсального закона природы, общества и мышления, известного в диалектическом материализме как закон единства и борьбы противоположностей.
     Действительно, кто сможет отрицать существование противоположных состояний, качеств, свойств природных явлений, таких, например, как ассимиляция и диссимиляция веществ, магнитные полюса и т. п.? Но их существование - не "борьба", а проявление устойчивости конструкции мироустройства. Универсализация в атеистическом сознании борьбы как неотъемлемого свойства человеческого существования и абсолютизация ее до уровня "диалектического закона" бытия есть разновидность известного в психиатрии состояния "переноса" субъективных переживаний вовне, в том числе - патологическая интерпретация внутренней духовной борьбы греха и совести как универсального свойства и экстраполяция ее на все окружающее.
     Жесткий идеологический принцип противопоставления веры и знания до боли знаком не одному поколению российских ученых. В материализме ХХ века вопрос о соотношении религии и науки - это проблема нахождения эффективных путей к познанию мира и преодоления преград к его преобразованию. На этом пути религия рассматривается в виде тормоза, сдерживающего движение.
     К примеру, именно с таким пониманием религии было связано решение Совнаркома СССР о поддержке чудовищных опытов по получению "новогибридного человека" путем скрещивания людей с антропоморфными обезьянами. В отчете 1928 года, представленном в Совнарком председателю комиссии по содействию работам Академии наук СССР тов. Н. Горбунову, руководитель "исследований" по случке людей с обезьянами проф. И. Иванов писал: "Серьезным тормозом для постановки этой экспериментальной работы являлись также предрассудки религиозного и морального характера. В дореволюционной России было совершенно невозможно не только что-либо сделать, но и писать в этом направлении… Только в самые последние годы наметилась возможность поставить наши опыты без особо значительных затрат и без опасений встретить запрет со стороны церкви" [24].
     Однозначное и жесткое решение проблемы соотношения веры и разума, религии и науки, как несовместимых и взаимоисключающих явлений, достигалось использованием всех средств, вплоть до жесточайшей политической цензуры и физического уничтожения инакомыслящих. Философская, богословская и научная литература, в которой была представлена традиционная христианская позиция, была изъята из библиотек и запрещена к изданию. Характерно, например, что написанная В.Ф. Войно-Ясенецким [25] в начале XX века работа "Наука и религия" увидела свет и стала доступной читателю лишь в начале XXI века.
     Одно из типичных и самых распространенных средств "диалектического" решения проблемы - это иногда прямое, а иногда косвенное передергивание фактов. Например, широко распространено такое мнение о религии: она будто бы утверждает, что Земля - плоский диск. При этом нигде не упоминается, что в Библии присутствует описание нашей планеты как земного шара [26].
     Упрекали Православие и в том, что оно запрещало вскрытие трупов. При этом умалчивалось, что уже во времена правления Ивана Грозного в Аптекарском приказе 1581 года - важнейшем документе государственного значения - предписывалось исследование трупов с целью определения причин смерти в случаях ненадлежащего оказания медицинской помощи [27].
     Буквально "отскакивает от зубов" атеиста-медика также утверждение, что Церковь преследовала врачей за анатомические вскрытия. И в числе "пострадавших" называют конкретное имя: основоположник анатомии, профессор Падуанского университета Андреас Везалий (1514-1564). При этом умалчивается, что он был приговорен к смерти не за то, что анатомировал, а за то, что, не сумев определить наступление смерти, начал анатомировать тело некоего дворянина, который во время вскрытия вдруг пришел в сознание. При этом испанскому гранду были нанесены тяжелые увечья, что вместе с некомпетентностью (неспособностью определить смерть человека) и вменялось Везалию в вину. Кстати, в ходе судебного разбирательства судья-инквизитор заменил грозившую анатому смертную казнь на… паломничество во Святую Землю [28].
     К сожалению, подобные подмены фактов до сих пор в ходу. В значительной степени это объясняет трудность понимания научно-технической интеллигенцией того, что проблема соотношения веры и разума не сводится к раскрытию их противостояния, или "борьбы". Противостояние и "борьба" представляют собой лишь одну из интерпретаций этой проблемы, сформировавшуюся в западной материалистической философии. Распространение она стала получать сравнительно недавно, преимущественно лишь с XVIII века, и своего апогея достигла уже к середине века ХХ. Каковы же истоки противопоставления веры и разума?

     Нельзя не обратить внимания на то, что по своей чисто логической форме модель противостояния веры и разума схожа с решением вопроса о взаимоотношении веры и разума в одном из направлений католицизма. Подобное единство атеистической и католической позиций неизбежно ставит под сомнение истинность обеих. Крайняя тенденция к разделению веры и разума, вплоть до полного размежевания со знанием, действительно получила последовательное развитие в католической традиции. Например, в уставе монашеского ордена францисканцев, основанного в XIII веке Франциском Ассизским, рекомендуется: "Пусть не учатся грамоте не знающие ее" [29]. Католический святой Петр Дамиани (1007-1072) полагал, что условием богопознания и спасения является презрение к миру. В трактате "О святой простоте" он рассуждает о том, что, будь философия необходима для спасения человечества, Бог послал бы для проповеди философов, а не рыбаков. "Во всех духовных и жизненно важных вопросах, перед которыми человек стоит в неведении, молитвенный плач, посредник между Богом и человеком, является единственно истинным и знающим наставником",- пишет он [30]. Действительно, в покаяние, прозвучавшее из уст папы Иоанна-Павла II в 2000 году, к перечню грехов католицизма - войн и несправедливых судов над людьми - необходимо было бы добавить и ряд теологических заблуждений о разделении веры и знания.
     Мы воспроизвели схему подхода к проблеме взаимоотношения христианства и науки, свойственного западному религиозному сознанию. Именно из этой позиции, логически связанной с теорией двойственной истины, исходит тенденция противопоставления веры и знания в ее атеистическо-материалистической интерпретации. Однако многие упрекают в этом грехе не только католицизм, но и Православие. Так ли это?
     "Русское Православие не мыслит мира внехристианским или "светским",- пишет И.А. Ильин.- Напротив, христианское просвещение и просветление мира является его прямым заданием. Ему есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле, и притом потому, что оно имеет в этом мире великую и священную миссию.
     Царство Христово не от мира сего (Ин. 18, 36), но о нем возвещено миру и человечеству; и поэтому его идея высказана для мира сего как призвание и обетование. Неверно думать, что Царство Божие подобно земным царствам. Также неверно думать, будто оно существует для мира сего. Но "мир сей" существует как величайшее поле (см.: Мф. 13, 38) для посева и возрастания Царства Божия. Евангельское благовестие состоит не в том, что земля и небо противоположны и несоединимы, ибо земля обречена греху и люди суть дети греха, но в том, что небо уже сошло на землю в лице Богочеловека, что приблизилось Царство Небесное (Мф. 4, 17; ср.: Мф. 12, 28; Мк. 1, 15; Лк. 4, 43; 10, 9, 11; 11, 20; 21, 31 и др.), что возможность и реальность негреховного мироприятия и миропреображения даны и удостоверены. Евангелие несет миру не проклятие, а обетование, а человеку - не умирание, а спасение и радость. Оно учит не бегству из мира, а христианизации его" [31].
     Нельзя не обратить внимания на еще одну немаловажную особенность христианского миропонимания именно в связи с обсуждаемой проблемой. Речь идет об утверждении особого - внутреннего - измерения человеческого бытия, которое блаженный Августин называл "внутренним человеком". С этим особым измерением логически связано и существование принципиально иной тенденции рассмотрения проблемы соотношения веры и разума. Осознать в себе внутреннего и внешнего человека - значит понять, что есть два различных способа жизни. Цель человека внутреннего - спасение души и стяжание Святого Духа. Цель человека внешнего - попечение в поте лица своего о повседневных нуждах. Познание внешнего мира - эффективное средство для достижения практической пользы и земных благ. Стяжание Духа Святого - совсем иная, не внешняя задача, выполнение которой может и не совпадать с требованиями внешнего жизненного мира, и порой противоречить им. Эта тенденция была выражена в христианской философии очень давно: "…Что? Афины - Иерусалиму? что? Академия - Церкви?.. Господа должно искать в простоте сердца (Прем. 1, 1)" [32].
     Реальность внутреннего и внешнего человека, возможность и свобода отказа от внешнего попечения, стремление к концентрации сознания на помыслах о Боге питают монашеско-мистическую традицию религиозного затвора от мира. Но этот затвор - всегда индивидуальный аскетический подвиг монаха, уходящего от суеты мира, лежащего во зле. Его нельзя возводить в ранг модели разделения религиозной и познавательной установок сознания. Нельзя возводить опыт монашеской аскезы в догматический принцип взаимоисключения и несовместимости религиозного и познавательного измерений человеческого существования. Почему?
     Прежде всего потому, что в рамках этого принципа человек представлен однобоко: по преимуществу как существо, использующее свои силы для служения лишь своему естеству. Затем происходит противопоставление внутреннего и внешнего человека, веры и знания, мира духовного существования и мира внешнего, доступного разумному восприятию и практическому возделыванию. Внешний мир в силу этого противопоставления оказывается духовно пустым, очень быстро превращается в объект исследования и впоследствии опустошает и человека, превращая его в субъект познания. Лишним в этой опустошенной модели оказывается и требование нравственного совершенствования познающего, который отныне обречен на то, чтобы руководствоваться чисто практическими целями, субъективными установками, потребительско-познавательными задачами. В результате наука сводит свое предназначение к добыванию исключительно объективного знания о мире независимо от того, ведет ли оно к спасению познающего человека или препятствует этому, способствует ли благоустроению души и жизни человека или нет. "Поэтому христианское мироотвержение есть или условно временная, душеочистительная установка монаха, "отвергающего", чтобы "приобрести вновь", закрывающего глаза, чтобы прозреть, ищущего уединения и сосредоточения для того, чтобы по-новому воспринять Бога, человека и мир; тогда христианин "отвергает" не Божий мир как объективный предмет, а свои страсти и страстные содержания своего опыта и, очистившись и прозрев, убеждается, что нет ничего в себе самом нечистого, ибо только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто (Рим. 14, 14-20)… Или же мироотвержение есть слепота, помрачение духа, посягание на хулу и тяга к ереси; это есть путь от духовного скопчества к телесному" [33].

     В то же время нельзя отрицать реальное различие между наукой и религией. Наука и религия - это действительно разные образования. Такие же разные, как наука и искусство, мораль и право и т. п. Наука и религия, или разум и вера, отличны друг от друга. Но отличие, разность и различие - это не всегда противоположность. Противоположность возникает там, где одну и ту же задачу пытаются решить прямо противоположными, взаимоисключающими способами. При этом сторонники одного из способов отрицают правильность другого. А наука и религия различны потому, что ставят перед собой и решают не одну, а разные задачи.
     Задача веры - богопознание, задача науки - попечение в поте лица своего о повседневных нуждах, о хлебе насущном. Познание внешнего мира - эффективное средство для достижения практической пользы и благоустройства земной жизни. Можно ли отрицать значение изобретения колеса или телефонной связи? Христианство "рассматривает науку как необходимый инструмент этой жизни" [34]. Каждое научное исследование оценивается по тем практическим результатам устроения земной жизни человека, к которым оно может привести. А религия направляет каждого человека к нравственному совершенствованию, устроению себя самого, чтобы привести его в Царство Божие. И здесь нельзя не обратить внимания на одну принципиальную особенность христианского понимания взаимоотношения веры и науки.
     Для христианской традиции характерно понимание познания внешнего мира как возможности духовного совершенствования внутреннего человека. "Вера дает ученому:

• творческое изумление (Аристотель),
• живое чувство тайны,
• истинную ответственность,
• подлинную осторожность в суждениях,
• предметную скромность,
• волю к подлинной истине,
• силу живого созерцания" [35].

     В христианстве не осуждаются и не упраздняются занятия наукой: каждый должен оставаться в том звании, в каком он призван [36]. Но при этом во всем надо оставаться христианином. Через это сохраняется мир христианских ценностей - в душе, в науке, в искусстве, в государстве. В этом случае речь может уже идти не только о различии. Вера и наука способны существовать в непротиворечивом согласии, "ибо христианин призван не бежать от мира и человека, отвергая и проклиная их, но вносить свет Христова учения в земную жизнь и творчески раскрывать дары Святого Духа в ее ткани" [37].
     Основанием возможности миропреображения в познании является бытие Божие. Об этом свидетельствуют и самые общие определения веры и науки: вера - это способность человека к познанию Бога, наука - это способность человека к познанию мира, созданного Богом. Ибо в руке Его и мы и слова наши, и всякое разумение и искусство делания. Сам Он даровал мне неложное познание существующего, чтобы познать устройство мира и действие стихий, начало, конец и средину времен, смены поворотов и перемены времен, круги годов и положение звезд, природу животных и свойства зверей, стремления ветров и мысли людей, различия растений и силы корней [38].

     Для православного сознания наука - это не путь, уводящий от Бога, а одна из форм существования человека в мире в поте лица своего. И на этом пути также надо следовать заповедям Божиим, как в любом со-творчестве, со-созидании, у-строении своей жизни с помощью Божией и по Промыслу Божию. "Православие было искони мироприемлюще" [39].
     К православной традиции относится понимание природы и сущности человеческого познания как естественной работы в мире. Выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера [40]. Православие утверждает веру в возможность знания о благоустроении мира и о способности человека, в меру его нравственной чистоты, овладевать миром через духовную причинность, то есть по причине того, что Господь премудростью основал землю, небеса утвердил разумом [41], всё соделал Он прекрасным в свое время и вложил мир в сердце человека [42], а размышления сердца человека - знание [43]. Познание - естественная работа человека в мире: в мире природы и с миром в сердце. Это позволяет говорить о нравственном основании знания и науки. Неудивительно, что понятие "закон", как принцип устроения научного знания, изначально является понятием нравственного сознания, принципом устроения человеческих взаимоотношений по закону Божию, устрояющему все бытие.
     С этим связано и требование нравственного совершенствования познающего. Если ученый освобождается от стремления к нравственному самосовершенствованию, к святости, то он обречен на то, чтобы руководствоваться чисто практическими целями, субъективными установками, потребительски-познавательными задачами.

     В рамках православного понимания науки вскрывается глубокая взаимозависимость научного знания, морали и религии. Выявление этой взаимозависимости многое объясняет в развитии не только самого научного знания, но и общества, включая вопросы о перспективах его существования.
     Например, новые биомедицинские технологии достигают сегодня такого уровня воздействия на человека, что без этической регламентации их применения человек и общество обречены на уничтожение. Человеческим усердием и знанием о мире достигается многое, но именно принцип взаимоисключения религиозно-нравственного и познавательного сознания приводит к богоборчеству, которое, согласно догмату о Боговоплощении, то есть о соединении природы Божественной и человеческой, оборачивается человекоборчеством. Понятие "человекоборчество", звучавшее до последнего времени весьма абстрактно, в конце ХХ века наполняется конкретным содержанием, например на уровне современной медицинской практики: аборты, эвтаназия, фетальная терапия, насильственное по своему характеру массовое трупное донорство, допущение "прагматического убийства" для трансплантации органов, клонирование человека…
     Православное понимание проблемы взаимоотношения науки и веры, включающее нравственные аспекты, сегодня противостоит весьма распространенным позитивистски-материалистическому и вульгарно-социологическому направлениям, сторонники которых пытаются объяснить все происходящее в науке характером общественных отношений, классовыми, экономическими или социальными интересами. При этом нельзя не обратить внимания на их неспособность объяснить причины парадоксальных последствий научного прогресса, угрожающих обществу и цивилизации. Почему "благие намерения" науки оборачиваются разрушительными последствиями для человека? Почему новые технологии, призванные служить человеку, оборачиваются падением ценности человеческой жизни и унижением человеческого достоинства? Потому, что наука изначально освобождается разного рода позитивистами и социологами от каких-либо нравственных ограничений. Потому, что неосознаваемая и не желающая быть осознанной и ограниченной греховность может породить лишь умножение греховности.
     "Существуют ли критерии перспективности развития какого-то научного направления или, наоборот, бесперспективности?" - вопрошают современные ученые [44]. Этот вопрос сегодня должен быть неразрывно связан с нравственной оценкой того или иного научного направления.
     Нам не следует забывать о феномене "утопического активизма индустриально-технической цивилизации". Он существует в двух главных вариантах. Во-первых, в форме знакомого нам социального революционизма. Во-вторых, в форме "технократической воли к переустройству человеком не только Земли, но и всего космоса, переустройству, угрожающему уничтожением всего живого" [45]. "Утопический активизм" ХХ века исходит из понимания человека как самодетерминирующегося существа, активного целеосмысленного "творца" техники, своей жизни, самого себя и не приемлет понимание человека как существа, зависимого не только от Бога, но и от природы.
     Уникальные факты социально-практического "апробирования" утопического активизма представил опыт "социалистического строительства" и преобразований в 1920-1930-е годы в России, которые не могли не коснуться науки. Известный советский ученый А. Богданов утверждал: "Задачи, самая мысль о которых еще недавно представлялась если не безумием, то утопической фантазией, теперь сознательно выдвигаются, начинают практически и научно разрешаться" [46]. Задачи, о которых идет речь, сводились прежде всего и главным образом к разработке методов "борьбы с общим упадком организма - вопросам омоложения". По оценке самого А. Богданова, идея омоложения, которую он связывал с процедурой переливания крови молодых людей старым, есть свидетельство "невиданной раньше смелости в постановке задач" [47]. Утопический активизм Богданова заключался и в его утверждении, будто переливание крови способно решить не только биофизиологические, но и социально-политические задачи. Богданов создает концепцию "физиологического коллективизма", в которой переливание крови становится способом не только омоложения, но и буквального "братания" людей, которые благодаря этой процедуре превращаются из отдельных индивидов в опять же буквально "единый социальный организм". Cогласно этой концепции, донорство утрачивает морально-нравственный характер и превращается в новую социально-юридическую норму. Человеку же предписывалось соответствовать новым нормам, при этом он становился жертвой "благих" идей и целей, одна из которых, в формулировке Богданова,- преодоление "изношенности" ответственных советских государственных работников.
     В 20-е годы в России решению смелых задач омоложения, то есть управления биологической цикличностью развития организма, была подчинена и трансплантация фетальных тканей, то есть тканей человеческих зародышей, обладающих особыми биологическими свойствами - колоссальной жизненной энергией. В конце 20-х годов в Советской России появляется институт по исследованию фетальных тканей, а в московских аптеках начинают продавать вытяжку из эмбрионов человека. Симптоматично то, что в 1990-е годы в России начинает легальную работу Международный институт биологической медицины, в котором "собран самый крупный в мире банк фетальных тканей" [48]. Банк фетальных тканей - это биомасса, изготовленная из миллионов младенцев. Главный "фетальщик", Г. Сухих, оценивает это как крупнейшее достижение науки, Церковь же - как великую беду России, "пример вопиющей безнравственности" [49].
     При обозрении проблем, связанных с технической активностью человека в области биомедицины, поражает мера умаления человеческого достоинства именно средствами медицины - одного из самых человеколюбивых видов деятельности человека. Однако речь идет не только об умалении достоинства отдельного человека, но и о том, что с помощью медицинских технологий, с помощью новейших технологических средств прогнозирования человеческой жизни и смерти и управления ими в обществе происходит внедрение новых норм и стандартов поведения. Принципиальное изменение традиционных христианских нравственных законов человеческих взаимоотношений и отказ от них с неизбежностью приводят лишь к роковому последствию - распространению беззакония и гибели человека и человечества.
     …Тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь [50].