– Как известно, в рок-тусовке про музыкантов всегда ходит множество различных слухов и сплетен. Одна из наиболее известных историй – про Цоя: что он живет на неком таинственном острове, решив таким образом уйти от мира. Про Вас же существует такая легенда: что Вы стали христианином после того, как, приехав на Святую Землю в паломничество, подошли к горе Фавор, и Вас туда не пустило. Это Вас так потрясло, что Вы все бросили (даже рок) и круто изменили свою жизнь. Действительно ли это так?
     – Да нет, к сплетням надо относиться как к сплетням. В любой сказке есть доля правды и доля вымысла. А мифология народная на этом и базируется, и таким образом мифы и легенды появляются на свет. К определенным ситуациям, которые действительно имели место, приплетается еще что-то такое, чего и быть не могло. Действительно, получилось так, что после того, как я впервые побывал в Иерусалиме, я принял крещение, чему несказанно рад. Удивительное состояние было в Гефсиманском саду – там такое звездное небо. Я перелез через ограду, и мысли шальные меня посетили: "Вот здесь бы остаться, и ничего мне больше не надо". А насчет того, что я бросил рок, знаете, давайте я дам Вам послушать новые песни. Они войдут в следующий альбом...

     – Эти песни, они другие, не правда ли?
     – Не другие, они такие же, просто каждому возрасту свои песни.
     – Когда я бывала на рок-концертах, бывало стоишь и смотришь, как молодежь воспринимает музыку: она вопит, кричит, свистит... Один раз я выходила из зала, и сзади меня один подросток говорит другому: "Ну, наорался, даже горло болит, теперь я, наверное, целую неделю говорить не смогу". Так не обидно ли свои песни, в которые вкладываешь душу, петь в таких аудиториях?
     – Нет, не обидно. Я к своей профессии отношусь со всем пониманием этой профессии, со всем вытекающим негативным и позитивным. Такая аудитория, и замечательно, что она такая. Вот человек после концерта домой придет, вдруг он захочет и дома послушать, а когда дома послушает – может хоть в чем-то разберется. Моя задача – поменьше путать сознание молодежное, то есть всех тех, кто меня слушает. То есть, сжато и концентрированно доносить свою идею, мысль, которую я хочу сказать в той или иной песне. До конца ее расшифровывать, я естественно не буду, поскольку это будет отталкивающая агитация, что на мой взгляд не нужно в той области, в которой я занимаюсь.
     – А меняется ли каким-то образом Ваша аудитория?
     – Нет, не меняется, и не будет меняться. Потому что молодежь ищет вольной радости. Потому что люди повзрослее, они уже относятся ко всему повнимательнее, даже по той причине, что не хватает времени, а дети – они свободны, и им хочется в этой вольной радости купаться. Поэтому за пятнадцать лет творчества нашего (нет, творчество плохое слово), за пятнадцать лет нашей трудовой деятельности...
     – Может, работы?
     – Да работой я это тоже не могу назвать, потому что работа – утомительный и томительный труд, а у нас труд – приносящий радость. Так вот, за эти пятнадцать лет наша аудитория в возрастном качестве совершенно не изменилась, и так уже и будет продолжаться. Другое дело, что когда мы собирались в прошлом году на юбилейный концерт, в зале спорткомплекса Олимпийский, который вмещает в себя 18 тысяч человек, пришли все те, кто в свое время фанател на "Алисе", и тогда разброс был значительный – от 40 и до...
     – Насколько я помню, концерт был на первой неделе Великого поста?
     – Ну, как-то вот, так... Да сейчас Рождественский пост начнется, – я все равно буду ездить с концертами. Я понимаю, что это грех, но жить-то и зарабатывать надо... Уже на страстную седмицу мы не играем. А тут опять попали на Успение, играли 28 августа. Соответственно, и на Рождественский пост с Нового года играть не будем. Вот как-то так я для себя решил. Это же все такие бесовские игры со мной происходят, что доказывает мое небрежное отношение.
     – Ну, если так рассуждать, может, лучше вообще рок-музыку не играть, да и вообще никакую?
     – Лучше играть рок-музыку... Покуда я неофитствовал (да я, наверное, и до сих пор в этом состоянии нахожусь, но все же как-то поспокойнее стал), меня очень мучил этот вопрос: играть-не играть, и понял, что надо играть.
     –  Почему?
     – Потому что это мое дело, и в этом деле я, посмею сказать, кое-что понимаю. Я, благодаря этому делу, не стал на преступный путь. Дарован мне этот талант, – значит вот этот талант и надо развивать, а не в сторону вести. Другое дело, что это сложно и не всегда получается. Я считаю, что не существует плохих профессий, существуют люди хорошие и плохие в этих профессиях. Хотелось бы быть хорошим...
     – В прошлом году у вас были совместные гастроли с группой "Агата Кристи". Говорят, что они сатанисты?
     – Да, говорили, что они сатанисты, а на самом деле Глеб Самойлов – православный христианин. Опять же, будет, наверное, как похвальба звучать, но, видимо из общений тесных он принял решение стать православным. Вот почитайте его интервью в Интернете...
     И опять же я говорю: не существует плохих и хороших профессий. И я полностью согласен с мыслью, которую озвучивает дьякон отец Андрей Кураев, что не человек приходит к Богу, а Бог приводит человека. На самом деле ведь здесь очень простой подход. Все люди стараются уличить: а вот это как? А вот это что? Почему? Не задумываясь ни о чем, они начинают судить, и сплошь и рядом идет вот этот суд.
     – Что касается Вашей точки зрения на профессию, как бы Вы отнеслись к тому, что Ваша дочь стала бы рок-музыкантом?
     – Так я же не считаю, что моя профессия плохая. Дело в том, что любой труд – он от Бога. Важно только в этом труде себя не потерять.
     – Конечно, но рок-музыка может нести в себе разное.
     – Бесспорно. А медицина, Вы думаете, не может нести разное людям? Ведь есть врачи-убийцы, понимаете? А халатность?
     – Но если что-то произойдет у врача – это все же единичный случай, а на рок концерт приходят тысячи подростков...
     – Ну хорошо, возьмем учителей, возьмем профессию учителя. Вот где ответственность. Он сразу может уничтожить очень много душ. Все зависит от ответственности самого персонажа, который стоит на этом деле. А писатель, представляете? Вот сейчас увлечение повальное Пелевиным...
     – А в чем же его-то вред?
     – Да в том, что он сродни тем писателям-сатирикам, которые с экранов телевизоров хохмочки свои откидывают, но степень таланта иная. Он действительно талантливый человек, и, соответственно, степень ответственности велика. В его произведениях нет ничего созидательного, там очень талантливо показывается весь развал и разрушение человеческого сознания. Страдает он от этого не больно-то уж, ему это забавно, но он не понимает, что это разрушение присутствует и в нем. В этом и есть его вред. Но это опять-таки мое восприятие, и я его никому не навязываю.
     – А Ваша собственная ответственность за Ваши песни?
     – А как велика ответственность токаря-фрезеровщика на заводе ядерных бомб? Заклинило нестандартную боеголовку в запале – и все... Все должны быть на своем месте мастерами. А ответственность священника какова? Вы представляете? Это Вам не рок-певец. А Вы можете, положа руку на сердце, сказать, что каждый священник соответствует в своей профессии именно той, необходимой, степени ответственности? Все зависит именно от самого человека. В рок музыке, бесспорно, есть персонажи стремные, а есть вполне достойные.
     – Вы, несомненно, знаете, что у католиков и протестантов есть целый пласт христианской музыки. Такой вид творчества совершенно не популярен, начисто отсутствует и даже отвергается православными. По-Вашему, нужны ли такие песни молодежи и, в частности, православной молодежи?
     – Вся та цивилизация, которую создал протестантский мир, мне глубоко противна и неприятна. Сама цивилизация. Я и Америку очень не люблю, мне кажется, в Америке наиболее христианский поступок – обличение той среды, которая воспитана в "домиках". Поэтому Мерлин Мэнсон, восстающий против всего обывательского и фальшивого, более искренен и ближе Богу (я могу ошибаться, так как не знаю, как Господь рассудит), нежели те проповедники, которые внедряются сейчас в нашу страну.
     – Но в данном случае я имею в виду те песни, которые придумывает молодежь, ведь существуют даже христианские рок-группы. Вот многим детям скучно и неинтересно выучить молитву, а спеть песенку про то, как "Бог возлюбил и тебя, и меня" очень даже приятно.
     – Но ведь это не затрагивает душу и не работает на воспитание духа твоего. У меня дети ходят в церковь и в воскресную школу. Маша после поездки в монастырь вообще с молитвословом засыпала, что не мешает ей слушать и рок-музыку.
     – А если бы она пришла домой и включила кассету с какими-то христианскими песнями?
     – Вряд ли она будет это делать. Понятно, что Бог везде, но такие песни, по сути, уводят от Бога. Получается Боженька какой-то, сусальность некая. Они получают в храме нужную строгость от хороших батюшек. В общем-то, они должны бояться...
     – Так могут или не могут наши дети петь подобные песенки?
     – Могут, если хотят. Но у протестантов, католиков – у них просто культура другая. У нас каждый поэт – Ахматова, Цветаева – со всеми их недостатками, они, прежде всего, очень христианские люди. Пушкин, запутавшийся Лев Толстой – наши дети все равно впитывают культуру не через какие-то умилительные песенки. Нам это не нужно, поскольку у нас есть Православие, причем оно драматично. Мистично, трагично и драматично. Мы все равно проходим через различные ложные непроторенные дорожки, поэтому преподнесение Боженьки как сидящего на облачке совершенно не к чему.
     – Как Вы относитесь к духовному руководству, есть ли у Вас духовный отец?
     – Хотелось бы называть отца Владислава своим духовным отцом, но не могу этого сделать, потому что многие вопросы решаю самовольно. А к старцу я тоже ездил, к отцу Николаю на Остров, но я его вообще ни о чем не спрашивал.
     – А он что-нибудь Вам сказал?
     – Он сказал: "Иди-иди, не задерживай".
     – А как Вы поступили бы, если бы Ваш духовный отец запретил Вам петь Ваши песни?
     – Вот поэтому я ему этих вопросов и не задаю. Я потому и говорю, что хотел бы его называть духовным отцом, но уж слишком многие вопросы решаю самовольно.
     – Вы при этом подозреваете, как он к этому относится?
     – Я даже знаю, он мне уже намекал, что пора завязывать. Лучше, мол, иди в церковь да работай.
     – А Вы представляете себя на клиросе?
     – Нет. Я смущать буду всех тех, кто будет рядом со мной на клиросе петь, а потом я эмоционален чересчур. Нет, не представляю, и не буду никогда на клиросе петь.
     – А как Вы считаете, что мешает молодому человеку переступить через "церковную ограду"?
     – Все то же самое, что препятствовало и прежде – отсутствие всего светлого, раскрытые настежь головы, неустойчивые поверхностные души. Но они, души, все такие. Душа на то и душа, и понятно, что она неустойчива ко всем прелестям сегодняшнего дня. Не хочет думать, что наступит завтра. Она подобна стрекозе, о которой дедушка Крылов написал. Нужно опять же относиться к этому с пониманием. Семьдесят лет сатанинская власть уничтожала и уничтожает на корню все те Традиции, которые создавались тысячелетиями. У нас все дети воспитаны без определенного почтения и уважения к Закону, который нам даден. Мало того, они просто его не знают, Закона Божиего, потому что и родители их тоже не знают, а сейчас и бабушки, и дедушки не знают, конечно.
     И здесь велика мера ответственности на тех людях, которые дерзнули встать на самый прямой путь, то есть на путь служения, это самый тяжелый крест в нашей мирской жизни. Монахам в этом плане даже проще, а вот иереям, то есть женатым, быть тем светочем, на которого хотелось бы равняться очень сложно. Мне везло, я все время сталкивался с такими священниками...
     – А хотели бы Вы или хотя бы считаете для себя возможным принимать участие в работе с молодежью в Церкви?
     – Нет. Потому что я работаю с молодежью так, как умею сам. Я уверен, что есть более достойные люди, чтобы этим заниматься. Например, замечательный миссионер отец Андрей Кураев. Потому что общение с Костей Кинчевым превратилось бы в балаган, а общение с Кураевым, может, было бы все же поправильней и более православным. Ведь каков вопрос – таков и ответ. У меня Крест поменьше – я могу себе это позволить. А этот человек поумнее меня – он больше знает. А с молодежью я и так работаю, и то они отбрыкиваются. Как только что-то чувствуют – сразу отворачиваются: "Что это тут такое православное? Мы не православные". Но ведь не хочешь – не слушай, иди. Я пою: "Мы – православные", а им кажется, что это они.
     – Но тогда не надо было изначально заявлять: "Мы – вместе".
     – А там, если почитать внимательно текст, так "я" сплошные, и вот тот, кто думает так же, как я – мы вместе. Там нет никакого призывания, там есть моя констатация, то есть мое мировоззрение, и если ты думаешь так же, как я – тогда мы с тобой вместе. Если нет, то извиняй – мы, значит, не вместе. Но вот это все пропускается, а "Мы – вместе" остается, и есть ощущение, что "Мы", это уже как бы общее "Я". Я заставляю, таким образом, хотя бы на вербальном уровне внимательнее почитать тексты. И это позволяют СD, которые мы выпускаем.
     – В том-то и дело, что, прослушав массу песен – неизбежно выделяешь призывы, и потом задаешься вопросом: насколько же Кинчев православный? Например, песня "Печать зверя". В конце восклицание: "Девиз бойни – всегда рады". Насколько же оно христианское? Да если кто послушает такую песню, первые слова будут: "Это такой кошмар"...
     – Но там есть другие слова: "Молитвам слезы – клеймить зверя".А кошмар этот разве реально не существует? Если не нравится – не надо слушать, а другому нужно – может, он в этом кошмаре что-то найдет. Я вкладывал сюда острастку, чтобы попугать народ: "Печать зверя – клеймо стада, девиз бойни – всегда рады". Ведь существует масса христианских песен, которые совершенно слушать невозможно, а там ничего плохого нет, там все очень прилично, но отвращает гораздо больше. С миром на его языке и надо разговаривать. В миру с миром и надо разговаривать. Сидели мы тут с моим товарищем, отцом Владимиром, привез он своего товарища, отца Иоанна из Оптиной пустыни, где я и крестился. И как раз "Печать зверя" мы слушали. Он слушает и говорит: "Ой, как страшно, страшно. А вот на припеве отпустило". Вот нормальная реакция у монаха, правильная абсолютно. И все батюшки, с кем я знаком, они все так реагируют. Ну, похахатывают надо мной, потому что они выше, и чище, и сильнее. Потому что это не может поколебать их духовные устои. Они духовно крепки.
     – Но я все же имею в виду работу с молодежью подросткового возраста, с которой никто не стремится заниматься, так как все считают это довольно неблагодарным занятием. Ведь Вы же влияете на молодежное сознание?
     – Нужно осознание того, что хочет это сознание. При любом вмешательстве сразу возникает отторжение. Отсюда и конфликты с родителями, которые пытаются построить жизнь своего чада так, чтобы это чадо не очень обломало себя. Здесь опять же встает вопрос отцов и детей. И подрастающее поколение, к которому Вы сейчас пытаетесь апеллировать, – оно именно такое. Важно, чтобы в вашем сердце не было диссонанса.

С Константином Кинчевым беседовала Мария Свешникова