|
Существует общеизвестный афоризм, который гласит, что всякий человек по самой природе своей философ. Смысл этого афоризма тот, что человек, как существо мыслящее и разумное, на какой бы низкой степени умственного развития он ни находился, не может не задаваться некоторыми вопросами, то или другое решение которых составляет попытку познать истину, то есть философию. Вопросы эти о смысле жизни и о назначении человека.
О, разрешите мне жизни загадку, Вечно тревожный и страшный вопрос. Дайте ответ мне, что тайна от века? В чем состоит существо человека? Что он такое? Куда он идет? Кто там, вверху, над звездами живет? |
Так с мольбою вопрошает юноша в известном стихотворении Гейне. Юноша этот - символ всего человечества, а его вопросы - старые, но вечно новые вопросы всех мыслящих людей. Над разрешением их томились и томятся люди всех стран и времен. Томится над ними и могущественный царь-властелин многих народов; томится и вечный труженик-пахарь, бредущий за сохою по своей скудной кормилице ниве; пытливо решает их гениальный ученый - великий мудрец, прославляемый миром; ломает голову грубый дикарь, простодушный сын лесов или пустыни, внимая в себе смутному голосу Великого Духа.
В уяснение этих вечных недоумений ума и сердца лучшими людьми мира еще в глубокой древности в мудрой Элладе, под тенью пирамид Египта, на берегах широкого Ганга, под знойным небом Аравии на камнях скал, на свитках папируса, на медных таблицах, на кусках козьей и овечьей кожи было написано громадное множество обширных книг, отдельных изречений и всякого рода законов, правил, наставлений. Сотни величайших умов напрягали все усилия, чтобы раскрыть запечатанную книгу жизни, разрешить мрачную загадку бытия, но жизнь по-прежнему, подобно сфинксу, упорно хранила свою великую тайну. До времени Иисуса Христа искомая истина не давалась людям словно клад: человечество искало ее не там, где должно.
Люди сознавали, что без Высшего Существа они не могут мыслить ни себя, ни мира; но только Божество древнему миру представлялось в извращенном виде. Языческая древность с сорока веками своего культурного развития не в силах была подняться выше физического мира. Религиозное мировоззрение древних народов искало Бога в разнообразии мира, в звездах неба, в силах земли; преклонялось пред величием героев, возводя их в сонм богов [1]. Идея божества здесь принижалась до последней степени. От человека не требовалось напряжения нравственных сил, чтобы возвыситься до божества. Божества были подобострастны человеку. Ксенофан Колофонский глубоко возмущается тем, что всякий народ создает себе богов по своему подобию. "Рыжие и голубоглазые у фракийцев, боги бывают черны и курносы у эфиопов". "Если бы быки, львы и лошади умели рисовать и ваять, - иронизирует наш поэт-философ, - то и они изобразили бы богов подобными себе, дали бы им тело, которым сами обладают". Такой грубый натурализм религии неизбежно приводил и к грубой морали: чувственность коренилась тут в самом источнике и средоточии жизни- в религиозных представлениях. Отмеченные подобным чувственным характером, религии древнего мира скорее потворствовали, нежели противодействовали низменным влечениям человеческой природы, и потому как самая религия была обоготворением естественных сил природы, так и требования нравственности, по существу, были лишь узаконением прирожденных человеку грубых инстинктов.
Между народами царила открытая вражда. Египтянин с вершины своих пирамид с надменной гордостью взирал на все окрестные страны; потомки Авраама - евреи, считая себя избранным народом Иеговы, презирали остальной мир, как отверженный Богом; утонченно-просвещенный грек всякого чужеземца называл варваром, а суровый римлянин на всех них смотрел, как на законную добычу своего меча. Грубое насилие и бесчеловечная жестокость были основным законом международных отношений. Мирные жители захваченной страны обращались в рабство и, без различия их способностей, образования и прежнего общественного положения, низводились на степень домашней рабочей скотины победителя. Обеспеченные трудами миллионов рабов, победители проводили большую часть своей жизни в развращающей праздности, утопали в безумной роскоши. Не было ни одного грубого чувственного наслаждения, которым бы цвет культурных наций того времени не пользовался до пресыщения. "Все здесь, - говорит один историк, - было холодное бесчеловечие, утонченность вкуса, пресыщение роскоши и бесстыдное наслаждение".
"Что такое истина? - с презрением говорил языческий мир. - Стоит ли утруждать себя таким пустым вопросом? Жизнь коротка, поспешимте насладиться ею". Carpe diem - лови минуты наслаждения - вот девиз древнего человечества. Духовные потребности не пробуждались, а если в ком по временам и вспыхивали отдельные проблески высших стремлений, то, не находя соответствующей среды для своих осуществлений, порождали лишь тяжелое недовольство жизнью. "К чему сетовать на мелочи? - спрашивает Сенека.- Вся жизнь человека в общем плачевна". "Смерть, - взывает император-философ Марк Аврелий, - не медли своим приходом".
Все, кто не могли примириться с удушливой атмосферой нравственной распущенности, всеобщего насилия и подлого раболепства, только и жили надеждой, что займется же когда-нибудь над миром заря новой жизни. Они ждали этого дня, мучительно искали слово вечной истины, и оно, наконец, раздалось. "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, - послышался голос с берегов Иордана, - и Я успокою вас. Научитесь от Меня, и вы найдете покой душам вашим". Услышав этот призыв, люди, истомленные бесплодными поисками истинного идеала жизни, пошли тысячами вослед Ему, несмотря ни на гонения, ни на пытки, ни на самую смерть. Учение Христово, словно зарево огромного пожара, охватило собою весь тогдашний мир, и никакие потоки крови мучеников, пролитой гонителями креста, не были в силах затушить его. Христианство прошло по земле, как величественный, все сокрушающий перед собою, могучий поток. Евангельский закон любви к Богу и людям, подобно маяку, высоко зажегся над миром и стал путеводною звездою человечества в непроглядной часто житейской мгле. Борьба сложившегося десятками столетий языческого строя жизни против нового учения была упорна, но нравственная сила христианства так велика, что против нее ничто не в силах устоять.
"Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине" (Ин. 4, 24), - провозгласило Евангелие и тем впервые оторвало Божество от земли и земного, вознесло мысль о Нем выше мира и людских страстей, путь служения Ему указало в нравственном совершенстве. Бог есть Дух; не сила природы, не божественный герой, а личное, духовное Существо; Он - Высший Разум, Высшая Любовь, Высшая Правда, Высшая Святость. Одна уже эта идея могущественно возвышает человека. Обаяние физической природы разрушено; венец божественности снят с нее; ей отведено надлежащее место; она должна воплощать в себе мысли Божества. Животные потребности человека представляются теперь служением грубой материи; не они должны господствовать в человеке. Человек носит в себе чашу Божества, а Бог есть Дух, потому для людей отныне величайшую цену должны иметь интересы духовные. Для целей духовных, для истины и добра, для высших разумных стремлений человек обязан отречься от самых дорогих ему влечении, внушаемых плотью: он должен отказаться и от всех низменных наслаждений животной природы, и от кровных связей родства, если интересы близких сердцу людей и их требования идут вразрез с требованиями нравственного чувства. "Если кто хочет идти за Мною, - говорит Спаситель, - пусть отвергнется себя. Тот недостоин Меня, кто любит более, чем Меня, или отца, или мать, или дочь, или сына".
Человек бывает обыкновенно существом алчным, жадным к корысти и к грубым удовольствиям. Наслаждаться, обладать, собирать - вот стремление, которое заедает нас, губит нашу душу и заставляет губить души других. И теперь еще строй жизни значительно окрашен этим чувством себялюбия. Возьмите, например, всю современную промышленность. Она в основе руководится по преимуществу духом грубой корысти. Мне припоминается бывшая на промышленной выставке в Нижнем Новгороде картина Касаткина "Углекопы. Смена", как удачный символ самой промышленности и, пожалуй, в значительной степени всей нашей жизни. На картине представлена внутренность громадной рабочей казармы над шахтой. Раннее утро; чуть брезжит рассвет; ночная смена рудокопов выходит из шахты на поверхность земли. Идут усталые, черные; видны одни белки глаз. Лица как-то мрачно покойны, словно хранят великую тайну - тайну покорности неизбежной судьбе. С таким лицом, вероятно, шли древнеримские гладиаторы, когда они, проходя мимо императорской ложи, восклицали: "Ave, Caesar! Morituri te salutant" [2].
Другая смена ждет очереди спуска. Краткий сон не восстановил истощенных сил; рабочие зевают, тянутся. Заморыш-мальчик не устоял перед соблазном нескольких свободных минут, свернулся на полу клубочком и задремал. Испитое, бледное лицо говорит, что ему недолго ходить на смену; свеча жизни быстро догорает; но работа без него не остановится: нужда пригонит сюда новые жертвы. Помните, у Пушкина:
Но человека человек Послал к анчару властным взглядом, И тот послушно в путь потек, И к утру возвратился с ядом... Пришел, и ослабел, и лег Под сводом шалаша на лыки. И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки. |
Тут и слова поэта, и кисть художника согласно говорят, что наши блага земли, все эти миллиарды пудов угля, золота и стали при современном строе жизни покупаются дорогою, страшною ценою - ценою безвременно погибших и загубленных миллионов жизней. Пред этою картиною невольно думалось словами Спасителя: "Какая польза человеку, если он весь мир обретет, а душу свою погубит?"
Выяснить пред людьми эту последнюю великую мысль, дать им почувствовать всю истину и смысл ее - неизмеримая по своим нравственно благотворным последствиям задача, которую берет на себя и, как нельзя лучше, выполняет Евангелие. Вдумайтесь хотя бы в слова молитвы Господней: "Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое; да приидет царствие Твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе!" Ведь это откровение новой жизни, целая перспектива лучших отношений. Пусть в жизни все будет так, как учил Иисус молиться, и все будет совершенно. Не будет более ни зла, ни ненависти, ни умирающих от истощения непомерным трудом, ни пресытившихся до скотского отупения праздных богачей. Будет Бог в человеке и человек в Боге; небо настанет на земле.
Сюда-то, в этот божественный мир, на небо, где обитает Отец, Иисус Христос и направляет сердца своих учеников. Ученик Христов не должен привязываться всем сердцем ни к земле, ни к человеку, ни к чему-либо сотворенному. Его помыслами должен владеть целиком Отец Небесный. "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе... ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Мф. 6, 19-21). Сердце человека нераздельно должно принадлежать Богу, а две исключительные любви в одном сердце ужиться не могут. "Никто не может служить двум господам: ибо одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне" (Мф, 6, 24). Эти слова не значат, впрочем, чтобы Иисус осуждал всякую деятельность, служащую источником частного и общественного благосостояния. Он Сам работал у столярного станка. Он осуждал только привязанность к благам мира сего, когда они целиком поглощают человека, вытесняют из сердца его все другие помыслы и интересы. Неразумным детям, простодушным дикарям, может быть, еще простительно увлекаться побрякушками, ради каких-либо бус или стекляшек жертвовать своим ценным достоянием; но для человека разумного, сознающего в себе силы мощного духа, и стыдно, и преступно размениваться на служение телу, когда высшие духовные интересы остаются в стороне. "Посему говорю вам, - проповедовал Иисус Христос народу, - ищите прежде всего Царствия Божия и правды, а все прочее придет к вам само собою". Это - главное и единое на потребу. Служение Царству Божию есть вместе с тем и служение Богу. Никакое другое служение без этого, без служения духом и истиною, неугодно Богу. "Бог не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих" (Деян. 17, 24-25). Не нужны Ему ни жертвы тучные, ни дым кадильный, ни алтари, сияющие золотом и драгоценными камнями; не требует Он ни поклонов, ни паломничества, ни постов. Если это все и есть у нас, то есть для нас самих, как средства и обстановка, способствующая усилению в нас возвышенных благочестивых настроений. Пред очами же Бога ценны в человеке "сердце, чище злата, и воля крепкая добре". Бога узреть могут только чистые сердцем. Высоты Сиона доступны лишь тому,
Кто дел своих ценою злата, Не взвешивал, не продавал, Не ухищрялся против брата И на врага не клеветал. |
Богу не угодна и самая молитва наша, если она идет из сердца, не озаренного истиною и любовью. "Если ты принесешь дар твой к жертвеннику, - говорит Спаситель, - и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой" (Мф. 5,23-24). Ничего подобного до Иисуса Христа люди никогда не слыхали. Евангелие впервые дало миру столь возвышенное и совершенное понятие о Боге и тем поставило пред человеком такой идеал, который никогда не может быть достигнут, но, приближаясь к которому, человечество будет становиться чище, нравственнее, совершеннее. Тут не Божество принижается до человека, а человек обязуется подняться до Совершеннейшего Существа.
Лучшие между мудрецами предлагали человеку: "прислушайся к голосу совести": Моисей повторял: "будь верен заповедям Иеговы, твоего Бога, ибо Он страшен"; Иисус же Христос говорил ученикам: "совесть заблуждается, закон есть иго для рабов, а вы взирайте на данный вам образ Божества. Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный. Пример Его - вот ваш закон; Его Дух - вот ваша сила". Отныне высшим законодателем всей человеческой жизни, истинным властелином людских дум, желаний и поступков должен быть Дух Божий. Ни мертвая буква, ни окаменелая форма не станут уже более сковывать, задерживать живую мысль человека. Свободный, просветленный дух, не стесняемый постоянными формами ("ибо Сын человеческий сделался господином субботы"), будет творить и разрушать, переходя от низшего к высшему, от высшего к более совершенному.
В этой духовности, исключительно принадлежащей только христианской религии, лежит таким образом залог бесконечной будущности прогрессивного движения в человечестве. Посмотрите на чуждый христианству Восток (Турцию, Персию, Индию, Китай и другие страны) [3]:
Род людской там спит глубоко Уже много, много лет. |
Сравните затем эту вековую духовную спячку нехристианского Востока с непрерывным прогрессом социальной жизни у освященных Евангелием западных народов, и вы должны будете признать, что именно христианство, его дух, является основным фактором этого необыкновенного процесса общественного развития. Только Евангелие, проповедуя Бога любви, Отца всех людей, положило начало истинному братству в человечестве, разрушило международные границы, сняло цепи с рабов, возвысило личность человека, научило в каждом человеке уважать его нравственное достоинство, какого бы племени или класса общества он ни был. "Отныне не будет ни иудея, ни грека, ни раба, ни господина, ни мужчины, ни женщины; - ибо все во Христе равны". Так писал великий апостол язычников, открывая в этих словах новый период истории человечества.
Это признание равенства всех людей перед Богом оказало на всю нашу европейскую цивилизацию решающее, неизгладимое влияние. Оно постоянно смягчало и смягчает унизительные классовые различия и вскоре подняло раба на более высокое положение, внушив ему чувство врожденного достоинства. Бенжамен Кидд - автор замечательно умной и оригинальной книги "Социальная эволюция", замечает: "Если мы предложим себе вопрос, в чем заключается история законодательства европейских народов за весь долгий период, простирающийся до наших времен, то наткнемся на любопытные вещи. Всю историю этого периода можно резюмировать в немногих словах. Это просто история ряда уступок, требуемых партией, по своему положению несравненно гораздо более слабой, состоящей главным образом из низших классов, ведущих тяжелую трудовую жизнь, и получаемых от другой партии власти, капитала, досуга и общественного влияния, которую мы безошибочно можем считать несравненно более сильной" Успех партии обездоленных в жизни зависит таким образом, не от настойчивости их требований преимущественно, а главным образом от того, что под влиянием альтруистических чувств на нашу цивилизацию сильные и богатые Классы начинят терять веру в справедливость своего особо привилегированного положения, они покидают свои укрепления, сдают свои позиции соглашаются по частям делиться некогда исключительно им принадлежащими правами. В этом действительное значение той поразительной картины, которую мы видим в истории христианских народов и которая представлялась невозможною в судьбах мира до Иисуса Христа.
Но чем обусловливается это уважение к правам младших братьев, сострадание избранников фортуны к обездоленным насыпкам судьбы? Прежде всего - распространением учения о равенстве всех людей пред Богом учения о спасении дут. Вера в то, что у каждого из самых бедный из самых униженных есть бессмертная дута которая создана по образу Божию, которая призвана к вечному блаженству и которую Иисус Христос приходил спасать Своею кровью; эта вера заставляет нас в каждом человеке видеть брата, признавать за ним право на наше уважение, лишает нас возможности со спокойной совестью пренебрегать его достоинством и благополучием. "Смотрите, - говорил Иисус Христос, - не презирайте ни одного из малых сих" (Мф. 18, 10). Отнимите эту веру, и человек для человека перестанет быть братом, ближним, он будет лишь новою цифрой в громадной сумме, лишним колесом в огромном механизме, - цифрой и колесом, которые станут цениться не сами по себе, безотносительно ко всему, а только по количеству приносимой ими пользы. Возьмите такой пример. Предположим, что величайший ученый, писатель или художник скажет: Пастер, Шекспир или Мурильо спасает десяток простых мужиков и баб; при этом, спасая, сам гибнет. С точки зрения коммерческого расчета, это будет безрассудное дело, невыгодная мена: за жизнь десятка грубых рабочих отдается жизнь мирового гения; алмаз редкой игры променивается на горсть медных пятаков. С евангельской же точки зрения, - это будет величавый подвиг, проявление высшей любви. "Нет больше той любви, - говорил Спаситель, - как если кто положит душу свою за ближних своих" (Ин. 15, 13). И мы, прославляя Петра Великого за спасение им при Лахте погибающих солдат, после чего он тяжко занемог и умер, тем самым ясно говорим, что в глазах современного (европейского, по крайней мере) мира жизнь каждого человека, независимо от его социального положения, имеет равную невознаградимую ценность. Наука подобного положения доказать не может, а иногда даже не соглашается и признать равенство всех людей. Летурно, член парижского антропологического общества, в своем сочинении "Социология по данным этнографии" пишет: "Среди человеческих рас существует известного рода иерархия... В смысле организации, человеческие расы сильно разнятся друг от друга: тогда как одни, несомненно, достойны названия избранных, другие, столь же несомненно, составляют особый класс отвергнутых рас" [4]. Поэтому Кидд и говорит: "Представление о врожденном равенстве людей, играющее такую большую роль в общественном развитии нашей цивилизации по своему существу, не есть завоевание разума. Разум и опыт не санкционируют его; оно представляет лишь характерный продукт той религиозной системы нравственности, на которой основана наша цивилизация", то есть христианства.
Одним словом, христианство есть не только источник нравственного возрождения для отдельных лиц, но благо для всего человечества, основная сила неустанного роста культуры и социального прогресса. Возьмите лучшие, светлые мечтания о будущем всех самых благородных и самоотверженных друзей и вождей человечества, усильте их в какой угодно степени, и вы все же не найдете более заманчивой перспективы, чем та, какая указана в Евангелии: устроение и наступление Царства Божия на земле. Когда мы осмыслим сущность Христова благовестия, тогда мы поймем, что у человечества нет и никогда не будет более важной задачи, чем начертанная в Евангелии: "ищите прежде всего Царствия Божия и правды Его".
1. Исключение составляла горсть философов, отрицавших народную мифологию; но и философы боролись только против человекообразного представления божества; против многобожия, высказывали мысль о необходимости признания единого Бога; о самом же Божестве они решительно отказывались дать какое-нибудь определенное понятие. "Мы все в божественных вещах - безумцы, - говорят они, - и ничего не знаем: знание о Божестве закрыто для людей". "Все мои речи о Боге, - сознается Ксенофан, - чужды истины полной; истину знать не дано человеку". |
|
2. Будь, Цезарь, здрав! Идущие на смерть приветствуют тебя! |
|
3. Япония, сделавшая за последние 20 лет такие поразительные успехи в смысле приобщения ее к европейской культуре, не составляет исключения: она светит не своим светом, а заимствованным от Европы; она успешно пересаживает к себе чужеземное, своего же в сокровищницу общечеловеческой культуры не внесла ничего. |
|
4. Мечников, "Цивилизация и великие исторические реки", с. 86-87. |