Митрополит Антоний Сурожский |
Мне думается, что болезнь и страдание
нам даются от Бога для того, чтобы мы могли
освободиться от такой привязанности к жизни,
которая нам не дает возможности глядеть в
будущее с открытостью, с надеждой. Если бы все
было совершенно, то у нас не хватило бы духа
отойти от этого совершенства. Но ведь то
совершенство, которое у нас есть на земле, так
далеко от той полноты, которую мы можем получить
в Боге!
И мне кажется, что людям, которые
болеют долго, надо помочь в двух вещах. Во-первых,
в том, о чем я только что сказал, - помочь осознать:
меня Бог сейчас освобождает от плена, дает мне
возможность не привязываться к жизни, которая
так мучительна, болезненна, дает мне возможность
глядеть в другую сторону, - в сторону, где больше
не будет ни боли, ни страдания, ни страха, где
распахнется дверь и я окажусь перед лицом Самого
Спасителя Христа, Который Сам через все это
прошел. Ведь Христос Своей доброй волей вошел в
жизнь, где царствует смерть, и страдание, и потеря
Бога, и путем нашей смерти, как бы взяв на Себя
всю нашу человеческую природу и смертность,
вернулся в область Божественной вечности; это
единственный путь, который нас высвобождает от
всего того, что нас делает пленниками, рабами .
А второе (и это мне кажется очень
важно): когда мы тяжело болеем или идем к смерти,
окружающие о нас заботятся, и часто болеющий
человек болеет душой о том, что стал обузой
для других. Вот в этом болеющего надо разубедить.
Он не стал обузой. Он дал каким-то людям счастье,
возможностью проявить свою любовь, свою
человечность, быть им спутником через последний
период жизни - в вечность. Болящих надо убедить,
что пока они были здоровы, крепки, они заботились
о других, помогали им, не обязательно в болезни,
просто в жизни; теперь они могут от этих людей
получить ту любовь, которую сами посеяли в их
душах, и им дать возможность показать свою любовь
и свою благодарность. Когда мы отказываемся во
время болезни от помощи других, мы их лишаем
величайшего счастья - нас долюбить до конца.
Это не обязательно наши родные; это всякий
человек, который отзывается на нас.
Я думаю, что если тот, кто заботится об
умирающем, мог бы воспринимать происходящее с
ним, просто сидеть рядом с ним и не вносить ничего
самому, а только быть самому прозрачным,
безмолвным, как можно более глубоким, то
вероятно, он увидел бы, как этот человек сначала
слеп к вечности, как бы закрыт от вечности своей
плотью, своей телесностью, своей человечностью.
Постепенно все это делается более прозрачно, и
умирающий начинает видеть другой мир. Сначала,
думаю, темный мир, а затем вдруг свет вечности. я
это однажды пережил: меня просили сидеть с одной
старушкой, пока она умирает. Было так явственно,
что сначала она отчалила от временной, телесной,
общественной жизни (она очень была погружена в
земную жизнь; ей было 98 лет, и она из глубин своей
постели занималась своими коммерческими
предприятиями). А потом постепенно это отошло, и
вдруг она увидела темный мир, бесовский мир… И в
этот мир вошел свет Божий - и весь этот бесовский
мир разлетелся, и она вошла в вечность. я этого не
могу забыть; я тогда был молод, был студентом
медицинского факультета первого или второго
курса, и это у меня осталось.
Поэтому те молодые люди, которые
ухаживают за больными, кроме того, что они дают
больному возможность с благодарностью и
открытостью принимать любовь, которая им
дается - это очень важно - могут с ними сидеть в
момент, когда больной уже не может никаким
образом им сказать о том, что он сейчас видит или
чувствует, но знать, что сейчас совершается
переход, и быть с ним всё это время, время
перехода.
Лондон, 8 июня 2000 г.