|
 |
|
* * *
«Но они, услышав, что Он жив, и она видела, не поверили…» От Марка… Свидетельством первым Доселе мир жив, И ласточек веры Строги виражи. Слова Его – стрелы – «Мария! Я здесь! Свидетельством первым Мариина весть. Девичьему взгляду Христос, словно сон, Явился из Сада В обличье ином. И тем, что дорогой В селение шли, Явился Он строгий В дорожной пыли. И те как сумели, Сказали другим, Другие не верили, К чуду глухи. Но все же – Марии Учитель, как сон, Явился впервые В величье ином. И ласточка-точка Ликует, кружит, Вьет кружево строчки, Над жизнью дрожит. * * * Ты несешь в тот далекий проулок тяжесть жизни – невидимый вес, над тобою склонился сутуло, крылья вскинув, невидимый крест, неизбежный свидетель изгнанья, знак опалы средь пальмовых кущ, ты идешь к горизонту сознанья где глас Божий пробился, как луч, где твой голос в ответ ему дрогнул, слившись с кромкою облаков, ты идешь самой узкой дорогой, повторяя молитву без слов, где изжитые жизни рисунки восстают как эскизы, как сны, в каждой, словом оставленной лунке, долго стынет овал тишины, заполняя проулок далекий невесомой прохладой небес – ты несешь неизбежный, высокий, тенью жизни очерченный крест... * * * Лён полотенца, восковая свечка, закрыта дверца, будто бы навечно. Дом заколдован: голубых глициний живой волною, памятью о сыне, водой холодной, чашею из глины дом заколдован вечным сном о сыне, чей голос тает эхом-тенью в нише, всё – тишина смывает, слов не слыша... Лён полотенца, свечка восковая горит, как в детстве, тени созывая... * * * Уйти... Оставив в тишине покорной былое, что теперь принадлежа другим, вернется в хаос черный, петлей судьбы и в будущем держа тебя, свиваясь жгучим тёрном, цепляясь, чтобы ты не мог уйти, но знал, тропа прочертит мир просторный, качнувшись – от начального пути... Уйти... Оставив в памяти прилежной священный сумрак, стерегущий сад, уйти, забыть, и знать что есть надежда – идти вперед, но приходить назад... Уйти, чтоб сделать шум чужой привычным, забыв о тишине, что ждет, свята – тропой ухода, линией безличной намечена пред бездною черта, но косо перечеркнутое детство сбивает шум поющим голоском, подходит близко, кажется соседством, на мертвом поле – вечным колоском... Уйти, чтобы по той тропе вернуться – к той тишине, что не сумел забыть, и не из чаши – как дитя, из блюдца – по сладким каплям горечь дней допить... * * * Не стереть перстами заботу, слова не стереть на листах – проступившие смертным по’том молитвы, стихнувшей на устах, две кратчайшие ее строчки, горчайшую ее грусть – «Пронеси эту чашу мимо, Отче» – строчки, выученные наизусть, обозначающие границу, с которой открывается высота – тело обернуто в плащяницу, душа возлетает с креста, по дорогам тянется горстка идущих в будущее учеников, слов росточки, как иглы острые скрепляют кромки веков... |