При всем отличии Московского Царства от великого княжества Киевского, оба они представляют собой моменты единого общерусского богочеловеческого процесса - не в плане его логической предзаданности, а в духе его драматической судьбы. В Киеве зачалась софийность русской истории, возник образ ее как соборного Крестоношения. В последующие века этот замысел захватит собой всю Русь, и петербургскую, и отчасти даже советскую. Но остановится пока в Москве.
      Что объединяет прежде всего Киев с Москвой - так это христоцентрическая природа государства и культуры. Киевская и Московская Русь - это теократия, в которой Бог освящает и ограничивает власть Государя. При рассуждении о Христианской симфонии, о церковном помазании на царство часто забывают, что Божье благословение на власть есть именно ограничение этой власти, а вовсе не обожествление ее как таковой. Царь (великий князь) отвечает за свой народ перед Богом - вот отличие русской Православной державы от восточной деспотии (царь как живой Бог) или западного абсолютизма (король как кажимость Бога, "король-солнце").
      Известны внешние условия превращения Москвы в Третий Рим. После захвата Константинополя войсками турецкого султана Магомета II (1453 г.), после гибели последнего византийского императора Константина XI и женитьбе Иоанна III на его племяннице Софье Палеолог к Москве перешел не только герб Восточной Римской империи - двуглавый орел, к Москве перешел статус единственной великой Православной державы. Хрестоматийно известны слова псковского инока Филофея, обращенные им к Василию III: "Третьего нового Рима - державного твоего царствования - Святая Соборная Апостольская Церковь - во всей поднебесной паче солнца светится. И да ведает твоя держава, благочестивый царь, что все царства Православной веры сошлись в твое царство. Один ты во всей поднебесной Христианам царь... Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть: уже твое Христианское царство иным не достанется" [ 1 ] . Инок Филофей прожил около ста лет, он обращался с подобными посланиями и к Иоанну III, и, возможно, к Иоанну IV (Грозному) - но что означают эти обращения в историософском смысле?
      Святая Русь - это Христианская сторона света, в которой власть начинается не "снизу" (демократия) и не "сбоку" (плутократия), а сверху - от Бога. Имя "Святой Руси" и указывает на это обстоятельство, а вовсе не претендует на всеобщую праведность и святость. Первый Рим - языческий - обожествил самого себя в лице кесаря и пал под ударами варваров. Второй Рим - Православная Византия - вопреки ею же провозглашенному идеалу симфонии практически развела священство и царство [ 2 ], пошла на согласие с католиками (Флорентийская уния 1439 г.) и 14 лет спустя тоже пала под ударами мусульман. Москве как Третьему Риму выпала по промыслу Божьему колоссальной трудности задача - жизненно соединить в одно целое храм и престол, народ и Церковь, святыню и бытие. Если в Киеве произошло, так сказать, первичное усвоение русской властью идеи священного призвания Христианской державы (иначе она не заслуживает названия Христианской), то в Москве со времен ее первых князей и митрополитов тайна государства была понята именно как тайна служения. Конечно, перед Москвой стояла в те времена и другая задача - освободить Русь от татар. Однако по существу руководителями Москвы эта задача всегда трактовалась как двуединая; и если на первых порах, в эпоху Ивана Калиты, идея собирания русских земель под московскую руку рисовалась по преимуществу прагматически, с точки зрения государственной пользы, то уже со времен Дмитрия Донского эта задача становится по сути прежде всего религиозной - вспомним благословение Сергия Радонежского, вспомним образ Спаса на стягах русского войска. Москву как русский национально-религиозный символ выпестовал не татарский полон, что бы по этому поводу ни говорили такие разные люди, как Герцен и Белинский, Федотов и евразийцы [ 3 ] . "Москва, как много в этом звуке..." - это плод молитв и бдений преподобного Сергия, это сознательное, а еще более бессознательное переживание всем народом московским судьбы своей Родины как богоданной и богохранимой [ 4 ] . Государственная власть на Москве есть точка приложения Божьего промысла - вот что такое онтология Третьего Рима в глазах москвичей. Идея государственной власти в России церковна - и потому Иосиф Волоцкий прямо утверждает, что "неправедный царь - не Божий слуга, но диавол". В отличие от первого Рима Православный московский царь - не кесарь, а Христианин, и потому Москва готова отдать ему не только кесарево, но порой и Богово [ 5 ] . В этом встречном движении к соединению Бога и человека в истории и состоит замысел Святой Руси, потому и простерт покров Божией Матери над Россией [ 6 ] ...
      Чтобы убедиться в этом, достаточно продумать царствование Иоанна IV Грозного. Много материала для этого дает, в частности, его переписка с князем Курбским. Царство Иоанна IV обычно клянут как деспотическое - но какой деспот станет тратить столько времени и чернил для оправдания себя перед своим подданным? Более того, в качестве последнего довода в пользу защищаемых Курбским позиций Иоанн зовет его обратно на Русь - пострадать за правое дело, если тот считает себя правым. Как видим, и меч и золото в руках грозного царя служат Кресту, а не наоборот; что же касается жертв опричнины, то их число не превысило количества убитых одной Варфоломеевской ночью. Жестокость московского самодержавия есть оборотная сторона образа христианского владыки, в котором он предстает как суровый, но справедливый отец своего народа. Несмотря на тяжкие личные грехи, Иоанн находился в непоколебимом убеждении - и в этом его поддерживал весь российский люд, - что "Отец и Сын и Святой Дух ниже начала имеет, ниже конца, о Нем же живем и движемся. Им же цари величаются и сильные пишут правду" [ 7 ]. Сравните это с открытием героя Достоевского; если Бога нет, то какой же я капитан?
      Не менее существенное, хотя и символическое значение имеет в истории иоаннова царствования его встреча с юродивым во время новгородского похода, как она описана современниками. Грозный царь отправился с войском на покорение непослушных псковичей и новгородцев - действие, вытекающее из общей логики построения централизованного русского государства. На улицах Пскова его встретил местный юродивый и предложил ему кусок мяса, а дело было в Великий пост, "Я - Христианин и в пост мяса не ем", - ответил юродивому Иоанн. "А кровь христианскую пьешь?" - укорил его человек Божий. И самодержец всероссийский вместе со всей армией повернул назад... Идея Третьего Рима и заповедь "не убий" сошлись в месте этой встречи, и Иоанн IV показал себя православным царем, который строил Святую Русь, при этом тяжело грешил, но когда грешил, то каялся. Таким он и остался в памяти народа [ 8 ].
      Оценки иоаннова царствования в позднейшей отечественной мысли и культуре оказались, как и следовало ожидать, весьма различными. К примеру, скульптор М. О. Микешин (вслед за Карамзиным) решительно отказался поместить фигуру Иоанна на своем памятнике Тысячелетию России в Новгороде. М. Ю. Лермонтов, напротив, посвятил грозному царю целую поэму. Попытаемся медленно вчитаться в нее - такой (герменевтический) подход приведет нас к любопытным выводам.
      Начнем с самого названия - "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова". Как видим, царь здесь на первом месте, хотя главным трагическим лицом поэмы является купец Калашников.

это не просто стилизованный былинный зачин, а трезвое христианское осознание того места, которое занимает в русской вселенной московский государь. Что бы ни происходило в стране, на Красной площади, в отдаленной деревне - это происходит в кругозоре Православного царя, сияющего, однако, не своим, но Божьим светом: вот исток лермонтовского зачина. Для теплохладного западного взгляда - это "цезарепапизм", для Константинополя - это почти недостижимый идеал, для Киева - это осуществление его упования, а для Москвы - это обычная, даже обыденная действительность, "реализм действительной жизни, господа". Таково, нравится кому-либо это или нет, само царское положение, идеальная топология царя:

      Итак, царь на Москве рядом с солнцем и тучками - но он не само Солнце. Он не себе служит - "не моя воля, но Твоя да будет" (Лк. 22:42). Потому и служба русскому царю - не личная, а сверхличная, потому и нельзя грустить на пиру у русского царя:

      В этом пункте Лермонтов доводит до предела противостояние либеральной и Православной концепции иоаннова царствования. Кирибеевич, оказывается, не просто опричник, но еще и Скуратов - из того рода, на котором, как утверждают, кровь митрополита Филиппа. Однако для лермонтовского воззрения на Иоанна это не составляет непреодолимого препятствия; напротив, тем больше ответственность, лежащая на царских слугах, и нести ее они должны не за страх, а за совесть, и на пиру, и в бою. Царская служба, как и царская радость - это соборная служба и соборная радость всей земли, "народная монархия", где народ принимает правителя не по удобству своему, а по смотрению Божию.
      Пожалуй, один из сильнейших эпизодов поэмы - это суд Иоанна над купцом Калашниковым, а, по существу, над всеми действующими лицами. Любимый опричник убит в честном бою, и, таким образом, получил свое, а вот что касается остальных:

      Коротко говоря, в этом отрывке раскрыта харизматическая структура царской власти. Во-первых, на Святой Руси есть перед кем ответ держать: не перед вздорной толпой и не перед бездушным законом, а перед грозным Царем, у которого есть совесть (со-весть) и над которым есть Бог. А пострадать за правое дело - это Христианский венец. Только нынешний безбожный либерализм видит высшую справедливость во взаимном потакании в грехе. Умел дерзать - умей и ответ держать: или грудь в крестах, или голова в кустах.
      Во-вторых, жена, дети и братья купца Калашникова не только не унижены, но, наоборот, возвышены царской милостью: они одарены из казны, им позволено торговать по всей Руси. Более того, идеально возвышен и сам казнимый: топор наточен, палач наряжен, и в большой колокол на Москве звонят... Так казнят не злодеев или государственных изменников - так отец казнит сына, нарушившего его высшую волю ("я тебя породил, я тебя и убью"). По сути, сын купеческий Калашников умирает как подвижник, пострадавший за Третий Рим, за то, чтоб и дальше царское место было рядом с солнцем и звездами. Разумеется, тут отсутствует гуманистическое милосердие, всепрощение, но зато соблюдена Божья заповедь: "У Меня отмщение и воздаяние" (Втор. 32:35). И последним доводом в пользу такого положения служит то обстоятельство, что жена и братья Калашниковы и весь люд московский, и даже сам Калашников воспринимают царский приговор как внутренне справедливый:

      Итак, государственно-общественная жизнь золотой Руси отличалась не механически-юридическим совершенством форм, благодаря которым справедливость достигается как бы автоматически (т.е. не по-христиански), а именно нацеленностью всех своих отношений на Истину, которая сама по себе не от мира сего и потому требует если не подвига, то усилия для своего воплощения. Об этой особенности русской "политической этики" хорошо сказал С. А. Аскольдов в 1918 г.: "Русь была до отмены крепостного права, а отчасти и после него страной рабов и рабовладельцев, но это не мешало ей быть Святой Русью, поскольку Крест, несомый одними, был носим со светлой душой и в общем и целом с прощением тех, от кого он зависел, поскольку и те и другие с верою подходили к одной и той же Святой Чаше. Так праведность десятков миллионов очищала и просветляла в единстве народного сознания грех немногих тысяч поработителей, к тому же грех часто ясно не сознаваемый в качестве такового ни той, ни другой стороной" [ 9 ]. Добавлю, что дело тут не в "рабах" и "рабовладельцах" (остатки просветительской терминологии у Аскольдова), дело в сообща несомом Кресте, по отношению к которому и те и другие равно грешны и равно святы.
 

      На фоне всего вышеизложенного по меньшей мере искусственным кажется противопоставление Третьего Рима и Нового Иерусалима как образов Москвы, возникшее в XVII столетии. XVII век, как известно, - это реформы патриарха Никона, его разрыв с царем Алексеем Михайловичем, осуждение Никона на соборе 1666 г. (666! - А. К.), последующая ссылка патриарха и его возвращение в Москву. Известно, что Алексей Михайлович на смертном одре просил прощения у опального патриарха, а новый государь Федор Алексеевич вернул Никону все почести и просил его возвратиться в основанный им Ново-Иерусалимский монастырь, по пути в который Никон и скончался. Известно также, что церковные новшества патриарха Никона и царя Алексея привели русское Православие к расколу, последствия которого мы переживаем до сих пор. Значительно хуже осознано, о чем, собственно, шел спор между царем и патриархом, и каково историософское значение этого спора.
      Суть расхождения выразил сам Никон: "Мы не знаем иного Законоположника себе, кроме Христа, Который дал нам власть вязать и решить. Уж не эту ли привилегию дал нам Царь? Нет, он похитил ее от нас, как свидетельствуют его беззаконные дела. Он Церковью обладает, священными ведами богатится и питается, славится тем, что все церковники - митрополиты, архиепископы, священники покоряются ему, оброки дают, работают, воюют; судом и пошлинами владеет...
      Нигде, даже в Царских законах, не написано, чтобы Царю избирать епископов и прочих (церковных) властей... А то правда, что Царское Величество расширился над Церковью, вопреки Божественным законам, и даже возгорелся на самого Бога широтою своего орла" [ 10 ].
      Итак, три Православные силы встретились на золотой Руси XVII века: царь, патриарх и старообрядцы. Для последних "повредилась Святая Русь", Москва перестала быть Новым Израилем, впала в латинство и протестантство и занялась имперостроительством. Парадоксально, но похожие обвинения высказал царю и патриарх Никон - убежденный противник старой веры. Что это - совпадение противоположностей или просто случайное сходство?
      В историософском плане XVII столетие было действительно рубежом между Крестом, мечом и выгодой на Руси. Дело тут не в "западничестве" русских владык: в некотором роде западником был уже Иоанн III (вспомним итальянских строителей московского Кремля). Дело в том, что Москва к XVII веку стала одновременно Третьим Римом и Новым Иерусалимом - вот этого-то как раз и не вместили в свое человеческое сознание ни старообрядцы, ни патриарх Никон, ни царь Алексей. Всем трем силам как разделившимся ("отвлеченным") началам единого Православного симфонического Царства следовало любыми способами восстановить его, восславить его в новой целостности - между тем в жизни происходило прямо противоположное. Разумеется, была своя правота у патриарха - он видел нарастающий "цезаропапизм" царя и потому вопреки "имперской" Москве строил свой Новый Иерусалим, долженствовавший, по его мысли, стать чисто духовным, собственно церковным центром Святой Руси. С другой стороны, была своя правда и у царя, для которого государство, как это со времен Владимира и Ярослава утвердилось на Руси, служило не просто "административной корпорацией", а земным отражением небесной правды, вверенной ему самим Богом. Нельзя отказать во всяком случае в мужестве и староверам, готовым скорее пойти в огонь, чем согласиться с "антихристом" [ 11 ]. Но вот в чем все три главные действующие лица этой русской драмы ошиблись - так это в отношении к Святой Руси как к "собственности", как к своему духовному владению. И царь, и патриарх, и старообрядцы полагали, что они хозяева на Руси, а хозяином был - и есть - Господь, и ведет Он ее Своими, а не чьими-либо человеческими путями...
      Так или иначе, с теми или иными людскими немощами. Киевская - и особенно Московская - Русь явилась наиболее полным в истории воплощением Христианского Царства на земле - во всяком случае более полным, чем предшествовавшая ей Византия или современный ей католический Рим. Духовным и светским вождям Руси не надо было бередить ее душу, а они тронули ее, и потому от XVII века тянется цепочка к 1917 г. Собственно говоря, тогдашнее противостояние между царем, патриархом и частью Православного народа стало видимым проявлением коренной антиномии Христианства между бесконечным (небесным) предназначением человека и его посюсторонним (земным) историко-культурным бытием. В той мере, в какой каждый из участников драмы XVII века был прав, он держался одной из сторон этой антиномии в ущерб другой (и потому, в конечном счете, оказывался в одностороннем прельщении). Ни чисто монастырский Новый Иерусалим, ни "имперский" Третий Рим, ни законченное "отеческое предание" не дают в отдельности разрешения указанной антиномии: ее дает только превышающий человеческое разумение ход метаисторической работы, где по благодати Божией становление может совпадать со ставшим, а может и расходиться с ним. "У Меня отмщение и воздаяние", - говорит Господь (Втор. 32:35), и это впрямую относится к золотой Руси XVII века, которая хранила меч и золото под знаком-Креста, но не удержала их...
 

      Подводя итог краткому обзору религиозно-философских основоположений золотой Руси, подчеркнем еще раз, что мы говорили именно об идеальных началах, а не о грешных человеческих извращениях Киевской и Московской держав. Людской порок всегда приносит порчу даже в самое лучшее дело, но суть дела от этого не меняется. Сколь бы ни был лично просвещен и возвышен Ярослав Мудрый, или Св. Александр Невский, или Владимир Мономах, это ни на йоту не поднимет богоустановленного статуса государственной власти на Руси. И наоборот, сколь бы ни был жесток, властолюбив и коварен Иоанн Грозный, его личные качества отнюдь не умаляют самого таинства помазания на царство, что и было произведено в Успенском соборе московского Кремля митрополитом Макарием 16 января 1547 года. Такова сверхчеловеческая харизматическая природа русского государства его золотой поры. Истинно христианские отношения между священником, царем и народом часто нарушались, но они были, а это для дела Христова на земле самое важное. А. С. Пушкин совершенно справедливо заметил в своем известном письме к Чаадаеву, что нравы Византии никогда не были нравами Киева. Еще менее допустимо утверждать, что нравы Золотой Орды были нравами Москвы. К сожалению, эта мысль на разные лады варьировалась в XX веке - от сугубо унизительного для России взгляда на нее как на холопскую татарщину до вроде бы одобрительного в устах евразийцев Н. С. Трубецкого или Л. Н. Гумилева сближения ее с империей Чингизхана. На самом деле мы встречаемся на Руси с иным принципом построения власти и культуры - богозаконным (теономным), который, однако, не только провозглашал себя таковым, но и по мере сил пытался таковым быть. Разумеется, история золотой Руси знает немало крови - от убиения святых Бориса и Глеба и ослепления Васильке до "покорения Ермаком Сибири". Но при этом необходимо отличать принцип от его осуществления, истину от ее мытарств в инобытии. Святая Русь держалась "сверху вниз", от Бога к человеку, и люди по мере своего совершенства (или падения) служили Богу и царству, а не самим себе. Впрочем, цивилизованные атеисты назовут Иоанна IV обыкновенным злодеем, перенос митрополитом Петром своего местопребывания из Владимира в Москву квалифицируют как пресмыкательство перед великокняжеской властью, а возвращение в столицу воеводы Шеина расценят как рабство этого храброго воина у своей азиатской (тоталитарной) "системы" [ 12 ]. Известна притча о каменщиках.. Одного спросили, что он делает? "Везу тачку с камнями", - ответил тот. "Строю прекрасный собор", - отвечает другой. Оба по-своему были правы, но только с кем из них Бог? В отличие от западной (и в несколько другом ключе - от византийской) русская духовность "делит мир не на три, а на два - удел света и удел мрака; и ни в чем это не ощущается так резко, как в вопросе о власти. Божье и антихристово подходят друг к другу вплотную, без всякой буферной территории между ними; все, что кажется землей и земным, - на самом деле или рай или ад; и носитель власти стоит точно на границе обоих царств" [ 13 ]. Только исходя из подобных уложений можно объяснить, с одной стороны, заоблачные самопревознесения того же Грозного (вплоть до возведения своего рода к римским кесарям) [ 14 ], а с другой - его постоянные церковные покаяния или настойчивые попытки оправдания перед беглым подданным. Ни того, ни другого не имеется в анналах татарской Орды.
      Формулируя мысль в философских понятиях, позволительно предположить, что золотая Русь ближе какого-либо другого известного в истории государственно-культурного образования подошла к разрешению труднейшей Христианской проблемы веры и свободы. В 70-х годах прошлого столетия Ф. М. Достоевский устами одного из своих героев провозгласил: если Бога нет, то все позволено. В 30-х годах текущего века русский философ И. А. Ильин сформулировал эту проблему так: "Без свободы - гаснет дух; без духа - вырождается и гибнет свобода" [ 15 ]. В Киевской и Московской Руси суть этого действительно рокового для человеческой судьбы противостояния видели в подчинении свободы духу, а не наоборот. Тем самым Русь золотая осуществляла призыв апостола быть свободным в Боге, а не в грехе. Такое немыслимое для либерализма - от Бердяева до Сартра - добровольное умаление свободы перед верой является православно-русским вкладом во вселенское Христианство: лучше я отдам свою свободу Богу, чем сохраню ее для сатаны, как бы говорила Святая Русь. На этой основе решался на Руси и вопрос о привлечении в храм новых церковных чад, и вообще вопрос о государственной обязательности веры: дело шло прежде всего об ограничении свободы зла, а не о принудительности добра. Здесь, как и во многих других отношениях, душа России может быть охарактеризована только противоречиями - от преследования старообрядцев до великодушной веротерпимости империи. Однако сам принцип золотой Руси оставался неизменным со времен Святого Владимира: власть вытекает из благочестия, а не благочестие из власти.
      Таков же в главном подход Руси и к непосредственно политическому способу организации государственной и общественной жизни. По существу, Русь реализовала единственную в мире политическую форму народной - соборной - монархии, где царь и народ (держава и земля) в равной мере оказываются чадами Православной Церкви, с тем, однако, различием, что царь правит именем Божьим, а земля добровольно отдает ему власть над собой, хотя и сохраняет духовное единство с ним в рамках собора [ 16 ]. Подобное социально-политическое устройство не имеет себе соответствий ни в западном "количественном" парламентаризме, ни в восточном институте тайных советников или великих визирей. Центральные, часто судьбоносные для страны, вопросы внутренней и внешней политики решались на соборе не по большинству голосов, а по единодушному согласию всех земных и духовных представителей во главе с самодержцем. Споры бывали, но они разрешались мирно и, как правило, успешно. Так, например, призвание на царство Михаила Феодоровича Романова на соборе 1613 г. проходило не без противоречий - но это был в конечном счете выбор всей земли, а не какой-либо ее наиболее хитрой части (плутократии), заручившейся голосами остальных. Соборяне были единодушны в обнаружении общенародной державной истины, совпадавшей для них с волей Божией, а вовсе не навязывали стране своего произвольного решения. Дело заключалось не в наличие того или иного "писаного" закона - от "Русской правды" Ярослава Мудрого до "Судебников" и "Уложений" Алексея Михайловича, а в едином для! всех сословий и лиц церковно-государственном жизнестрое, при котором! общее важнее различий. Для западного партикулярного сознания подобное жизнеустроение видится исключительно вотчиной Московского Царя, где он распоряжается как у себя дома (см., например: Р. Пайпс "Россия при старом режиме"). По истине же золотая Русь была домом. Пресвятой Богородицы для своего царя точно так же, как и для последнего крепостного, но только для каждого она находила свое послушание, свое "тягло". (Еще раз вспомним гоголевское; "Монастырь наш - Россия!") В круге либерального сознания просто отсутствует столь значимая для Руси заповедь о подчинении слуг своим господам, не только добрым и кротким, но и суровым. "Ибо угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо" (1 Петра 2:19). Иноческое отсечение своей воли - вот что это такое! В политическом смысле это было согласие Церкви, Народа ("гражданского общества" - в западном словоупотреблении) и Царства, построенное на неколебимом единстве Православия. Говоря современным языком, это была Православная идеология. Не следует бояться этого слова, если оно обозначает истину у власти, а у власти в золотой Руси находилась именно Христова истина, а не какая-либо иная. Вплоть до конца XVII века русские цари и патриархи - независимо от личных отношений между ними - олицетворяли собой мистическую фигуру Удерживающего, о котором апостол Павел говорит как о главном препятствии на пути антихриста: "Тайна беззакония уже в действии,  только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, - и тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего" (2 Фее. 2:7). Некоторые мыслители благодарят за сохранение Святой Руси татаро-монголов, уберегших ее своим игом от соблазнов латинства и протестантского гуманизма [ 17 ], другие их за это ругают; я же верю, что Святая Русь явилась таковой на земле по замыслу Божию, взяла и понесла свой Крест свободно - и потому ее история есть великое Крестоношение в соответствии с планом Христова спасения.
   

     Примечания