В закрытом олтаре иерей распростирает на святом престоле антиминс, вместопрестолие, – плат с изображением тела Спасителя, на который должны быть постановлены приуготовленные им на проскомидии святой хлеб и чаша, исполненная вина и воды, и которые с бокового жертвенника перенесутся теперь торжественно в виду всех верных. Распростерши антиминс, – напоминающий время гонений христиан, когда церковь не имела постоянного пребывания и, не могши переносить с собою престола, стала употреблять сей плат с частицами мощей, и который остался как бы в возвещенье, что и ныне не прикрепляется она ни к какому исключительному зданью, городу или месту, но как корабль носится поверх волн сего мира, не водружая нигде своего якоря: ее якорь на небесах, – распростерши сей антиминс, он приступает к престолу так, как бы приступал к нему в первый раз и как бы только теперь готовился начинать настоящее служение: ибо в первоначальное время у христиан только теперь открьшался престол, доселе остававшийся закрытым и занавешенным по причине присутствия оглашенных, и только теперь начинались настоящие моленья верных. Еще в закрытом олтаре припадает он к престолу, и двумя молитвами верных молится он об очищении своем, о неосужденном предстоянии святому жертвеннику, об удостоении его приносить жертвы в чистом свидетельстве совести. А диакон, стоя на амвоне посреди церкви, изобразуя ангела, побудителя к молитвам, держа орарь тремя перстами, призывает всех верных к тем же молениям, какими начиналась литургия оглашенных.
      И, также стараясь о приведении своих сердец в согласное настроение мира, теперь еще необходимейшего, все верные взывают: «Господи, помилуй!» и еще сильнее молятся о свышнем мире и о спасенье душ наших, о мире всего мира, благосостоянье Божьих церквей и соединенье всех, о святом храме сем и о входящих в него с верою, благоговеньем и страхом Божьим, о том, чтобы избавиться от всякия скорби, гнева и нужды. И взывают еще сильнее в сердцах своих: «Господи, помилуй!»
      Иерей из глубины олтаря возглашает: «Премудрость!» – знаменуя сим, что та же самая Премудрость, тот же Вечный Сын, исходивший в виде евангелия сеять слово, учившее жить, перенесется теперь в виде святого хлеба принестись в жертву за весь мир. Воздвигнутые сим напоминанием, все предстоящие устремляют мысли, приготовляются к предстанущим священнейшим, священнодействиям и служениям [60]. Иерей литургисающий втайне молится, припадая к престолу, сею возвышенной молитвой: «Никто из связавшихся чувственными пожеланиями и наслажденьями недостоин приступать к Тебе, или приближаться, или служить Тебе, Царю Славы: ибо служенье Тебе велико и страшно и самим силам небесным. Но так как, по безмерному Своему человеколюбию, Ты непреложно и неизменно был человек. Сам был архиерей и Сам передал нам священнодейство сея служебныя и бескровныя жертвы, как Владыка всех,– ибо Ты один, Боже, владычествуешь и небесными, и земными, – носимый херувимски на престоле. Господь серафимов [61] и царь Израилев [62], единый свят и во святых почивающий; то молю Тебя единаго благаго, воззри на меня, грешнаго и непотребнаго раба Твоего, очисти мою душу и сердце от совести лукавыя и удовли меня, облеченнаго благодатью священства, уловли меня силою Твоего Святаго Духа предстать святой Твоей трапезе и священнодействовать святое и пречистое Твое тело и честную кровь! К Тебе же прихожу, преклоня мою выю, и молюсь Тебе: да не отвратишь лица Твоего от меня, ниже отринешь меня от отроков Твоих; но сподоби принестись Тебе, посредством меня недостойнаго, сим дарам Твоим: ибо Ты еси и приносящий, и приносимый, и приемлющий, и раздаваемый, Христе Боже наш, и Тебе славу воссылаем, со безначальным Твоим Отцем и пресвятым, благим и животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков».
      Царские врата разверзаются на средине молитвы, так что иерей зрится еще молящийся с распростертыми руками. Диакон с кадильницей в руке [63] исходит уготовить путь Царю всех и, обильно распространяемым куреньем подъемля облака кадильных благоуханий, посереди которых перенесется Носимый херувимами [64], напоминает всем о том, чтобы исправилась их молитва, яко кадило пред Господом,– напоминает о том, чтобы все, будучи благоуханьем Христовым, по слову Апостола, они вспомнили о том, что нужно им быть чистыми херувимами для поднятия Господа. А лики на обоих клиросах подъемлют от лица всей церкви сию херувимскую песнь: «Мы, тайно изобразующие херувимов и воспевающие трисвятую песнь животворящей Троице, отложим ныне всякое попеченье, да Царя всех подымем, невидимо копьеносимого ангельскими чиньми».
      Был у древних римлян обычай новоизбранного императора выносить к народу в сопровожденье легионов войск на щите под осененьем множества наклоненных над ним копий. Песню эту сложил сам император, упавший в прах со всем своим земным величием пред величием Царя всех, копьеносимого херувимами и легионами небесных сил: в первоначальные времена сами императоры смиренно становились в ряды служителей при выносе святого хлеба.
      Пенье сей песни устроивается ангельским, подобное тому, как в вышине пели незримые силы. Иерей и диакон, повторяя внутренно в себе ту же херувимскую песнь, приступают к боковому жертвеннику, где совершалась проскомидия. Приступивши к дарам, накрытым воздухом, диакон говорит: «Возьми, владыко!» Иерей снимает воздух и возлагает ему на левое плечо, и глаголет: «Возьмите руки ваша во святая и благословите Господа». Потом берет дискос с агнцем [65] и возлагает его на главу диакону; а сам берет святую чашу и, предходящему светильнику или лампаде, выходит боковой, или северной, дверью [66] к народу. Если же служенье совершается собором, при множестве иереев и диаконов, то один несет дискос, другой – чашу, третий – святую ложку [67], которой приобщаются, четвертый копье, прободшее св. тело [68]. Все принадлежности выносятся, даже самая губка, которою собирались крупицы святого хлеба на дискос и которая образует ту губу, омоченную в уксус и желчь [69], ею же напоили люди Творца своего. При пенье херувимской песни, подобясь небесным силам, выступает сей торжественный ход, называемый великим выходом.
      При виде Царя всех, несомого в смиренном виде агнца, лежащего на дискосе, как бы на щите, окруженного орудиями земных страданий, как бы копьями несчетных невидимых воинств и чиноначалий, все долу преклоняют свои главы и молятся словами разбойника, завопившего к Нему на кресте [70]: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Своем». Посреди храма останавливается весь ход. Священник пользуется сей великой минутой, чтобы в присутствии несущих дары помянуть пред Господом имена всех христиан, начиная с тех, кому трудней и священней достались обязанности, от исполнения которых зависит счастье всех и собственное спасенье душ их,– заключая словами: «Вас и всех православных христиан да помянет Господь Бог во царствии Своем всегда, ныне и присно, и во веки веков». Певцы оканчивают херувимскую песнь троекратным пеньем: «Аллилуия», возвещающим вечное хожденье Господне. Ход вступает в царские врата. Впереди всех вшедший в олтарь диакон, остановившись по правую сторону дверей, встречает священника словами: «Да помянет Господь Бог священство твое во царствии Своем». Священник ответствует ему: «Да помянет Господь Бог священнодиаконство твое во царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков!» И поставляют святую чашу и хлеб, представляющий тело Христово, на престол, как бы на гроб. Врата царские затворяются, как бы двери гроба Господня; занавес над ними задергивается, как кустодия, поставленная на страже [71]. Иерей снимает с главы диакона святой дискос, как бы он снимал тело Спасителя со креста, поставляет его на расстланный антиминс, как бы на плащаницу [72], и сопровождает сие действие словами: «Благообразный Иосиф [73], с древа снем пречистое Твое тело, плащаницею чистою обвив и благоуханьми во гробе нове закрыв, положи». И, вспоминая вездесущность Того, Кто теперь лежит пред ним во гробе, говорит в себе: «Во гробе Ты был плотски, во аде с душою, как Бог, в раю с разбойником и в то же время на престоле со Отцем и Духом, Христос, все собой исполняяй, неописанный!» И, вспоминая славу, в которую облекся сей гроб, говорит: «Как живоносец, как воистину краснейший рая и как светлейший всякаго царскаго чертога, явился нам Твой гроб, Христе, источник всякаго воскресенья». И, снявши покров от дискоса и от чаши и воздух с плеча диакона, изобразующий теперь уже не пелены, в которые повит был Иисус младенец, но сударь [74] и гробовые покровы, в которые повито было его мертвое тело, обкадив их фимиамом [75], покрывает он ими снова дискос и чашу, произнося: «Благообразный Иосиф, сняв со древа пречистое Твое тело, плащаницею чистою обвив и благоуханьми во гробе нове закрыв, положи». Потом, взявши от диакона кадильницу, кадит святые Дары, поклоняясь пред ними три раза, и, готовясь к предстоящему жертвоприношению, говорит в себе словами пророка Давида: «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены иерусалимские: тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожигаемые, тогда возложат на олтарь Твой тельцы: ибо, пока сам Бог не воздвигнет, не оградит душ наших иерусалимскими стенами от всяких плотских вторжений, мы не в силах вознести ему ни жертв, ни всесожжений, и не подымется кверху пламень духовного моленья, разносимый посторонними помышлениями, набегом страстей и вьюгой возмущенья душевного. Молясь об очищении своем для предстоящего жертвоприношения, отдавая кадильницу диакону, опустив фелонь и преклонив главу, говорит он ему: «Помяни меня, брат и сослужитель!» – «Да помянет Господь Бог твое священство во царствии Своем!» – ответствует диакон и в свою очередь, помышляя о недостоинстве своем, преклоняет главу и, держа орарь в руке, говорит ему: «Помолись о мне, владыко святый!» Священник ему ответствует: «Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит тя».– «Той же Дух содействует нам вся дни живота нашего». И, полный сознанья своего недостоинства, диакон присовокупляет: «Помяни мя, владыко святый!» Священник ему: «Да помянет тебя Господь Бог во царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков». Диакон, произнесши: «аминь» и поцеловав ему руку, исходит боковой северной дверью призвать всех предстоящих к молитвам о перенесенных и постановленных на престол святых Дарах.
      Взошед на амвон, лицом к царским дверям, подняв орарь тремя перстами руки в подобье поднятого крыла ангела, побудителя к молитве, возносит он цепь молений, уже непохожих на прежние. Начинаясь призванием к моленью о перенесенных на престол дарах, они скоро переходят в те прошенья, какие только одни верные, живущие во Христе, возносят к Господу.
      «Дня всего совершенна, свята, мирна и безгрешна у Господа просим», взывает диакон.
      Собранье молящихся, соединяясь с хором поющих, взывает от сердец: «Подай, Господи!»
      «Ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших у Господа просим».
      Собранье: «Подай, Господи!»
      «Прощенья и оставленья грехов и прегрешений наших у Господа просим».
      Собранье: «Подай, Господи!»
      «Добрых и полезных душам нашим и мира мирови у Господа просим».
      Собранье: «Подай, Господи!»
      «Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у Господа просим».
      Собранье: «Подай, Господи!»
      «Христианские кончины живота нашего безболезненной, непостыдной, мирной и добраго ответа на страшнем судище Христове просим».
      Собранье: «Подай, Господи!»
      «Пресвятую, пречистую, преблагословонную, славную владычицу нашу Богородицу со всеми святыми помянувше, сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим».
      И в истинном желанье подобно предать самих себя и друг друга Христу Богу, все восклицают: «Тебе, Господи!»
      Эктения завершается возглашеньем: «Щедротами единороднаго Сына Твоего, с Ним же благословен еси, со пресвятым, благим и животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков».
      Лик гремит: «Аминь».
      Олтарь все еще закрыт. Священник все еще не приступает к жертвоприношению: еще много долженствующего предшествовать тайной вечере. Из глубины олтаря посылает он приветствие самого Спасителя: «Мир всем!» Ему ответ: «И духу твоему». Стоя на амвоне, диакон, как было у первых христиан, призывает всех ко взаимной любви словами: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповедаем...» Окончанье призванья подхватывает лик поющих: «Отца, и Сына, и Святаго Духа, Троицу единосущную и нераздельную», возвещая, что, не полюбивши друг друга, нельзя полюбить Того, Кто весь одна любовь, полная, совершенная, содержащая в своей Троице и любящего, и любимого, и самое действие любви, которою любящий любит любимого: любящий – Бог Отец, любимый – Бог Сын, и сама любовь, их связущая – Бог Дух Святый. Три раза поклоняется священник в олтаре, произнося в себе тайно: «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя. Господь утвержденье мое и прибежище мое», и целует покрытые покровами святой дискос и святую чашу, целует край святой трапезы, и, сколько бы ни случилось священников, с ним сослужащих, каждый делает то же, и потом все целуют друг друга. Главный говорит: «Христос посреди нас». Ему ответствуют: «И есть, и будет». Диаконы также, сколько бы их ни случилось, целуют каждый вначале свой орарь в том месте, где на нем изображенье креста, потом друг друга, произнося те же слова.
      Прежде все предстоящие в церкви лобызали также друг друга, мужи – мужей, жены – жен, произнося: «Христос посреди нас», и тут же ответствуя: «и есть, и будет»; а потому и теперь всякий предстоящий, собирая мысленно пред собою всех христиан, не только присутствующих во храме, но и отсутствующих, не только близких к сердцу, но и далеких от сердца, спеша примириться с теми, против которых питал какую-нибудь нелюбовь, ненависть, неудовольствие,– всем им спешит дать мысленно лобзание, говоря внутренно: «Христос посреди нас» и ответствуя за них: «И есть, и будет»: ибо без этого он будет мертв для всех следующих священнодействий, по слову самого Христа: «Остави дар свой и шед прежде примирись с своим братом и тогда принеси жертву Богу»; и в другом месте: «Аще кто речет: люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть: ибо нелюбяй брата своего, его же виде, как может любить Бога, его же не видя?»
      Стоя на амвоне лицом ко всем предстоящим, держа орарь тремя перстами, произносит диакон древнее возглашенье: «Двери! Двери!», древле обращаемое к привратникам, стоявшим у входа дверей, чтобы никто из язычников, имевших обыкновение нарушать христианские богослужения, не ворвался бы нагло и святотатственно в церковь, ныне же обращаемое к самим предстоящим, чтобы берегли двери сердец своих, где уже поселилась любовь, и не ворвался бы туда враг любви, а двери уст и ушес отверзли бы к слышанью символа веры [76], во знаменованье чего и отдергивается завеса над царскими дверями, или горние двери, отверзающиеся только тогда, когда следует устремить вниманье ума к таинствам высшим. А диакон призывает к слушанью словами: «Премудростию вонмем». Певцы твердым мужественным пеньем, больше похожим на выговариванье, читают выразительно и громко: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым». И, сохранив миг отдохновенья, чтобы отделилось в мыслях у всех первое лицо св. Троицы – Бог Отец, продолжают, возвышая голос: «И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единороднаго, иже от Отца рожденнаго, прежде всех век. Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечьшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по писанием. И восшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, животворящаго, иже от Отца исходящаго, иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки». И, сохранив миг отдохновения, чтобы отделилось в мыслях у всех третие лицо св. Троицы – Бог Дух Святый, продолжает: «Во едину святую, соборную и апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь».
      Твердым, мужественным пеньем, водружая в сердце всякое слово исповедания, поют певцы; твердо повторяет каждый вослед за ними слова символа. Мужествуя сердцем и духом, иерей перед святым престолом, долженствующим изобразить святую трапезу, повторяет в себе символ веры, и все ему сослужащие повторяют его в самих себе, колебля святой воздух над св. Дарами.
      И твердой стопой исходит диакон и возглашает: «Станем добре, станем со страхом, вонмем, святое возношение в мире приносити», т. е. станем, как прилично человеку предстать перед Богом, с трепетом, со страхом и в то же время с мужественным дерзновеньем духа, славословящего Бога, с восстановившимся согласием мира в сердцах, без которого нельзя вознестись к Богу. И в ответ на призыв вся церковь, принося в жертву хваленье уст и умягченное состояние сердец, повторяет вослед за хором певцов: «Милость мира, жертву хваления». В первоначальной церкви было в обычае приносить в это время елей, знаменующий всякое умягчение [77]. Елей и милость в греческом языке тождественны.
      Священник в олтаре снимает между тем воздух со святых Даров, целует его и кладет на сторону, произнося: «Благодать Господа...» А диакон, взошедши в олтарь и взявши в руки веяло, или рипиду [78], веет ею благоговейно над дарами.
      Приступая к совершенью тайной вечери, иерей посылает из олтаря к народу сие благовествующее возглашение: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа, буди со всеми вами!» И ответствуют ему на то все: «и со духом твоим!» И олтарь, изображавший вертеп, теперь уже горница, в которой была уготована вечеря. Престол, представлявший гроб, теперь уже трапеза, а не гроб. Напоминая о Спасителе, возведшем очи горе перед тем, как преподать божественную пищу ученикам, священник возглашает: «Горе имеем сердца!» И каждый из стоящих во храме помышляет о том, что имеет совершиться, – что в эту минуту божественный Агнец идет за него заклаться, Божественная кровь самого Господа вливается в чашу, в его очищение, и все небесные силы, соединяясь с иереем, о Нем молятся, – помышляя о том, стремя свое сердце от земли к небу, от тьмы к свету, восклицает вослед за всеми: «Имамы ко Господу».
      Напоминая о Спасителе благодарившем, по возведенье очей горе возглашает иерей: «Благодарим Господа». Лик ответствует: «Достойно и праведно есть поклонятися Отцу, и Сыну, и Святаму Духу, Троице единосущной и нераздельной». А священник молится втайне: «Достойно и праведно есть Тебя воспевать, Тебя благословить, Тебя хвалить. Тебя благодарить, Тебе поклоняться на всяком месте владычествия Твоего, ибо Ты еси Бог неизреченен, недоведом, невидим, непостижим, присно сый, такожде сый Ты, и единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Ты от небытия в бытие нас привел еси и отпадшие вновь восстановил нас и не отступил еси вся творя, дондеже на небо нас возвел еси, и даровал нам Твое будущее царство. О сих всех благодарим Тебя, и единороднаго Твоего Сына, и Духа Твоего Святаго, о всех, которых знаем и которых не знаем, о явленных и неявленных благодеяниях, бывших на нас. Благодарим Тебя и о службе сей, которую из рук наших прияти изволил еси, хотя и предстоят Тебе тысящи архангелов, и тмы ангелов, херувими, и серафими шестокрылатые, многоочитые возвышающиеся пернатые, победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще: «Свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея!»
      Эту победную серафимскую песнь, которую слышали в святых виденьях своих пророки, подхватывает весь лик певцов, унося мысли молящихся к незримым небесам и заставляя их вместе с серафимами повторять: «Свят, свят, свят Господь Саваоф» [79], и облетая вместе с серафимами престол божественной славы. И так как в то же время вся церковь ожидает в эти минуты сошествия самого Бога, грядущего принестись в жертву за всех, то к серафимской песне, раздающейся в небесах, присоединяется песнь еврейских отроков, которою они встретили вшествие Его во Иерусалим [80], подстилая ветви по пути: «Осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних!» Ибо Господь взойти готовится во храм, как в таинственный Иерусалим. Диакон продолжает веять веялом над святыми Дарами, чтобы не могло упасть туда какое насекомое, изобразуя веяньем движенье благодати; а священник продолжает молиться втайне: «С сими блаженными силами, Владыко человеколюбче, и мы вопием и глаголем: Свят еси и пресвят, Ты, и единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Свят еси и пресвят, и великолепна слава Твоя, иже мир Твой такого возлюбил еси, якоже Сына Твоего единороднаго дати, да всяк, веруяй в Него, не погибнет, но имать живот вечный. Который, пришед и все смотрение о нас исполнив, в ночь, в которую был предан, или, лучше. Сам Себя предал за жизнь мира, взявши хлеб в святые Свои, пречистые, непорочные руки, благодарив, благословив, освятив, преломив и давши святым своим ученикам и апостолам, сказал...», и громко возглашает иерей слова Спасителя: «Приимите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов». И вся церковь вослед за ликом возглашает: «аминь». А диакон, держа орарь, указывает священнику на святой дискос, на котором положен хлеб. Священник продолжает втайне: «Подобно и чашу по вечере, глаголя...» и также, по указанию диакона на чашу, возглашает громко: «Пийте от нея вси, сия есть кровь Моя новаго завета, яже за вы и за многия изливаемая, во оставление грехов». И так же громко возглашает вся церковь: «аминь».
      Священник продолжает молиться втайне: «И так воспоминая сию спасительную заповедь и все о нас бывшее: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную сидение, второе и славное пришествие вновь» – и, произнесши это в себе, возглашает громко: «Твоя от Твоих Тебе приносяще, о всех и за вся». Отложив рипиду, диакон приподымает святой дискос и святой потир [81] – олтарь уже не горница Тайныя Вечери, престол не трапеза: он уже теперь жертвенник, на котором приносится страшная жертва за весь мир – Голгофа [82], на которой совершилось заколенье Божественной Жертвы. Эта минута есть минута и жертв оприношенья, и напбминанья всякому о жертве Творцу. Поклоненье отдается нами и земным властям; обожанье, уваженье, покорность мы воздаем и людям, но жертву – единому Творцу. Она не прекращалась от самого создания мира и в каком бы виде ни приносилась, требовалась не самая жертва, но дух сокрушен, с которым она приносилась. Поэтому, всякий из предстоящих, вспомни, что в эту минуту священник, презрев все дольнее, оставивши все помыслы, все мысли о земном, подобно как Авраам [83], который, когда восходил на горы принести жертву, оставив внизу и жену, и раба, и осла своего, взявши с собой только дрова горького исповеданья прегрешений своих и сжегши их огнем раскаянья душевного, огнем и мечом духа заколовши в себе всякое желанье земных стяжаний и блага земного. Но что пред Богом все наши жертвы, когда Он гласит устами пророка: «яко порт нечист вся дела ваша»? В глубоком сознании, что нет Богу на земле ничего достойного жертвы, каждый из предстоящих обращается мысленно к той же чаше, которую в олтаре подъемлет служитель олтаря, и восклицает во глубине сердца своего: «Твоя от Твоих Тебе приносяще, о всех и за вся». Лик поет: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимтися, Боже наш!»
      И наступает верховнейшая минута всей литургии: пресуществление. В олтаре происходит троекратное призванье Святого Духа на святые Дары,– того самого Святого Духа, которым совершилось воплощенье Христово от Девы, Его смерть. Его воскресенье и без которого не может пресуществиться хлеб и вино в тело и кровь Христову.
      Упав ниц пред св. престолом, священник и диакон творят троекратно земные поклоны, произнося в себе: «Господи, иже пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас молящихтися». И каждый вослед за сим призваньем произносит в себе стих: «Сердце чисто созижди во мне. Боже, и дух прав обнови во утробе моей». И во второй раз то же призвание: «Господи, иже пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас молящихтися»; вслед за тем стих: «Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене». И в третий раз призвание: «Господи, иже пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отыми от нас; но обнови нас молящихтися». Подклонив главу, диакон указывает орарем на святой хлеб, произнося в себе: «Благослови, владыко, святый хлеб»; и знаменует его трижды иерей, глаголя: «И сотвори убо хлеб сей честное тело Христа Твоего». Диакон произносит: «Аминь». И хлеб уже есть самое тело Христа. И, также безмолвно, указывает диакон орарем на святую чашу, произнося в себе: «Благослови, владыко, святую чашу». И, благословляя, глаголет священник: «А еже в чаше сей, честную кровь Христа Твоего». Диакон произносит: «аминь» и, указав на обоя святая, глаголет: «Благослови, владыко, обоя». Благословив, произносит священник: «Преложив Духом Твоим Святым»; троекратно произносит диакон: «аминь» – и на престоле уже тело и кровь: пресуществленье совершилось! Словом вызвано Вечное Слово. Иерей, имея глагол наместо меча, совершил закланье. Кто бы он ни был сам,– Петр или Иван,– но в его лице сам вечный Архиерей совершил сие заклание и вечно совершает Он его в лице своих иереев, как по слову: «да будет свет», свет сияет вечно; как по слову: «да произрастит земля былие травное», произращает его вечно земля. На престоле – не образ, не вид, но самое тело Господне,– то самое тело, которое страдало на земле, терпело заушенья, было оплевано, распято, погребено, воскресло, вознеслось вместе с Господом и сидит одесную Отца. Вид хлеба сохраняет оно только затем, чтобы быть снедью человеку, и что сам Господь сказал: «Аз есмь хлеб».
      Церковный звон подъемлется с колокольней возвестить всем о великой минуте, чтобы человек, где бы он в это время ни находился,– в пути ли, в дороге, обрабатывает ли землю полей своих, сидит ли в дому своем, или занят другим делом, или томится на одре болезни, или в тюремных стенах, словом,– где бы он ни был, чтобы мог отовсюду вознести моленье и от себя в эту страшную минуту. Все повергается ниц в виду тела и крови Господней, взывая ко Господу словами разбойника: «Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!».
      Подклонив главу священнику, диакон произносит: «Помяни мя, святый владыко!» Ему ответствует священник: «Помянет тебя Бог во царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков». И приступает священник к поминанью всех пред лицом Господа, собирая всю Церковь, и торжествующую, и воинствующую, в том виде и порядке, как вспоминались все на проскомидии, начиная с богопресвятой пречистой Матери Господа, которую тут же вся церковь ублажает, вместе с ликом, хвалебною песнью, как предстательницу за весь род человеческий, как единственную удостоившуюся, за высокое смирение свое, понести в себе Бога, – чтобы каждый в эту минуту слышал, что высшая добродетель – смирение и в сердце смиренного воплощается Бог. И вослед за Божиею Матерью вспоминаются пророки, апостолы, отцы Церкви в том же порядке, как изнимались за них части на проскомидии; потом – все усопшие, которых помянник читает диакон, потом живущие, начиная с тех, на которых возложены важнейшие обязанности [84] и высшие, – с право правящих слово истины духовных и светских чинов, от государя: да пособит ему Господь на трудном его поприще во всяком деле общего добра, и да в союзном стремлении ко благу ответствует ему весь государственный корабль управления, палата власти, воинства, исполняя честно долг, «да и мы, в тишине их, тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». И о всех предстоящих христианах до единого молится в это время иерей, чтобы Милостивый на всех излил свои милости, сокровища их исполнил блага, супружества их соблюл бы в единомыслии и мире, младенцев воспитал бы, юность наставил, старость поддержал, малодушных утешил, расточенных собрал, прельщенных обратил и совокупил святой Своей соборной и апостольской Церкви. И обо всех до последнего христианина в это время молится смиренно иерей, где бы такой христианин ни находился – в пути ли он, в дороге, в плавании, путешествии, страдает ли в недуге, томится ли в заточенье, в рудах и пропастях земли. Обо всех до едина молится в это время вся церковь и каждый из предстоящих, сверх этого общего моленья обо всех, молится еще о всех своих, близких своему сердцу, всех их поименовывая пред лицом тела и крови Господней. И возглашает громко священник из олтаря: «И даждь нам едиными усты и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное имя Твое, Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков». Утвердительным «аминь» ответствует церковь. Священник возглашает: «И да будут милости великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами!» Ему ответствуют: «и со духом твоим». И сим оканчиваются моления о всех, составляющих Церковь Христову, совершаемые перед лицом самого Тела и самой Крови Христовой.
      Диакон восходит на амвон воздвигнуть моления о самых дарах, уже принесенных Богу и пресуществленных, да не в суд и в осужденье обратятся. Подъяв орарь тремя перстами десныя руки своей, так восперяет он всех к молитве: «Вся святыя помянувше, вновь и вновь миром Господу помолимся!» И воспевает лик: «Господи, помилуй!» – «О принесенных и освященных честных дарах Господу помолимся». И воспевает лик: «Господи, помилуй!» – «Яко да человеколюбец Бог наш», взывает диакон: «прияв их во святый превышенебесный и мысленный Свой жертвенник, в воню благоухания духовнаго, возниспослет нам божественную благодать и дар Духа Святаго, помолимся». И воспевает лик: «Господи, помилуй!» – «О избавлении нас от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся». И воспевает лик: «Господи, помилуй!» – «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас. Боже, Твоею благодатию!» И взывает лик: «Господи, помилуй!» – «Дня всего совершеннаго, всего святаго, мирнаго, безгрешнаго у Господа просим». И воспевает лик: «Подай, Господи!» «Ангела мирнаго, вернаго наставника, хранителя душ и телес наших, у Господа просим». И воспевает лик: «Подай, Господи!» – «Прощения и оставления грехов и прегрешений наших у Господа просим». И воспевает лик: «Подай, Господи!» – «Добрых и полезных душам нашим и мира миру у Господа просим». И воспевает лик: «Подай, Господи!» – «Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у Господа просим». И воспевает лик: «Подай, Господи!» – «Христианския кончины живота нашего безболезненной, непостыдной, мирной и добраго ответа на страшном судилище Христовом просим!» И воспевает лик: «Подай, Господи!» И произносит диакон, уже не призывая в помощь святых, но обращая всех прямо ко Господу: «Соединение веры и причастие Святаго Духа испросивши, сами себя, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим». И воспевают все в полной и совершенной преданности: «Тебе, Господи!»
      Священник же на место троичного славословия возглашает: «И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно сметь призывать Тебя, небеснаго Бога Отца и глаголати». И все верные в эту минуту не как рабы, исполненные страха, но как дети, как чистые младенцы, доведенные самими моленьями и всею службою и постепенным ходом ее святых обрядов до того небесно-умиленного, ангельского состояния души, в котором может прямо говорить человек с Богом, как с нежнейшим отцом, произносят сию молитву Господню: «Отче наш, иже оси на небесех! да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».
      Все обняла собою сия молитва, и в ней все заключилось, что нам нужно. Прошеньем: «да святится имя Твое», просится первое, о чем прежде всего мы должны просить: где святится Божье имя, там всем хорошо, там, значит, все в любви живут, ибо любовью только святится имя Божие. Словами: «да приидет царствие Твое», вызывается царство правды на землю, ибо без прихода Божья не быть правде: ибо Бог есть правда. К словам: «да будет воля Твоя», приводит человека и вера и разум: чья же воля может быть прекрасней Божьей воли? Кто же лучше самого Творца знает, что нужно Его творению? Кому же ввериться, как не Тому, Который весь есть благотворящее благо и совершенство? Словом: «даждь нам хлеб наш насущный», просим мы всего, что нужно для дневного существованья нашего, хлеб же наш есть Божья премудрость, есть сам Христос. Он сам сказал: «Аз есмь хлеб, и ядый Меня не умрет». Словом: «остави нам долги наша», мы просим о снятии с нас всех тяжких грехов наших, на нас тяготеющих, – просим прощения нам всего того, чем задолжали мы самому Творцу в лице братии наших. Который ежедневно и ежеминутно в образе их протягивает нам руку свою, надрывающим всю душу воплем умоляя о милости и милосердии. Словом: «не введи нас во искушение», мы просим о избавлении нас от всего смущающего дух наш и отъемлющего у нас душевное спокойствие. Словом: «но избави нас от лукаваго», мы просим о небесной радости: ибо как только отступает от нас лукавый, радость уже вдруг входит в нашу душу, и мы уже на земле, как на небесах.
      Так все заключает в себе и все объемлет собою сия молитва, которою молиться научила нас сама Премудрость Божия, и кому же молиться? Молиться Отцу Премудрости, породившему Премудрость свою прежде веков. Так как всё предстоящие должны повторять в себе молитву сию не устами, но самой чистой невинностью младенческого сердца, то и самое пенье ее на ликах должно быть младенческое: не мужественными и суровыми звуками, но звуками младенческими, как бы лобзающими самую душу, должна воспеваться сия молитва, да весеннее дыхание самих небес в ней слышится, да лобзание самих ангелов в ней носится, ибо в молитве этой уже не называем мы и Богом Того, Кто сотворил нас, а говорим Ему просто: «Отче наш!»
      Иерей приветствует из глубины олтаря как бы приветствием Спасителя: «Мир всем!» Ему ответствуют: «И духови твоему!» Напоминая о сердечном внутреннем исповедании, которое должен всякий совершить внутри самого себя в сию минуту, диакон взывает: «Главы ваши Господеви преклоните!» И, преклонив главы свои, все до единого из предстоящих произносят в себе почти такую молитву: «Тебе, Господи Боже мой, преклоняю главу и во исповедании сердечном вопию: Грешен, Господи, и недостоин просить у Тебя прощения, но Ты, как человеколюбец, так же ни за что, как блуднаго сына [85], меня помилуй, как мытаря, меня оправдай [86] и удостой меня, как разбойника. Твоего небеснаго царства». И когда все таким образом, преклонив главы свои, пребывают в внутреннем сокрушении сердечном, иерей молится у олтаря за всех такими, внутри самого себя произносимыми словами: «Благодарим Тебя, Царю невидимый, иже неисчетною Твоею силою вся содетельствовал еси, и множеством милости Твоея от небытия в бытие вся привел еси, Сам, Владыко, с небес призри на преклонивших Тебе главы своя, ибо подклонили они их не плоти и крови, но Тебе, страшному Богу. Ты же, Владыко, все, что предлежит нам, изравняй во благо нам, каждому по потребности его: плавающим сплавай, путешествующим спутешествуй, недугующим исцели. Врачу душ и телес!» И возглашает вслед за тем великолепное троичное славословие, обращенное к небесной милости Божией: «Благодатию, и щедротами, и человеколюбием единороднаго Сына Твоего, с Ним же благословен еси, со пресвятым, благим и животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков!» Лик возглашает: «Аминь». А священник, приуготовляя к приобщению себя самого и всех потом тела и крови Христовой, молится такою тайною молитвою: «Вонми, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, от святаго жилища Твоего и от престола славы царствия Твоего! Прииди освятить нас, горе с Отцем сидящий и здесь невидимо нам спребывающий, и сподоби державной рукой Твоей преподать нам священникам пречистое тело Твое и честную кровь Твою, а нами всем Твоим людям».
      Во время глаголания сей молитвы диакон готовится к причащению: становится перед царскими вратами, опоясуя себя орарем и складывая его крестовидно на себе в подобье ангелов, крестовидно складывающих на себе крылья и закрывающих ими лица свои перед неприступным светом божества. Поклоняясь три раза, так же как и священник, произносит он три раза в себе: «Боже, очисти меня грешнаго и помилуй меня!» Когда же священник прострет руки свои к святому дискосу, воздвигающим словом «вонмем» напоминает он всем во храме к устремлению мысли на происходящее. Олтарь сокрывается от глаз народа, завеса задергивается, да совершится прежде приобщение самих иереев. Один только голос иерея, подъемлющего святой дискос, «Святая святым» раздается из олтаря. Содрогаясь от сего возвещения, говорящего, что нужно быть святым для принятия святыни, весь молящийся храм ответствует ему: «Един свят, един Господь, Иисус Христос, во славу Бога Отца», и воспевается вслед за тем хвалебный гимн святому, его же день, в возвещенье, что можно быть святу человеку, так же как стал свят святой, которому гимн поется: стал свят он не своей святостью, но святостью самого Христа. Пребываньем во Христе святится человек и в такие минуты пребыванья свят, как сам Христос, подобно как железо, когда пребывает в огне, становится и само огонь и потухает вмиг, как только изъемлется из огня, и становится вновь темным железом.
      Священник раздробляет теперь святой хлеб, сначала по закону, начертанному на проскомидии, на четыре части, с благоговением произнося: «раздробляется и разделяется агнец Божий, раздробляемый и неразделяемый, всегда ядомый и никогдаже иждиваемый, но освящаяй причащающаяся». И, сохранив одну из сих частей для приобщения себя и диакона святого тела в виде, не соединенном еще с кровью, дробит потом части хлеба по числу приобщающихся, но не дробится в сем дроблении самое тело Христово, которого и кость не сокрушилась, и в малейшей частице сохраняется тот же всецелый Христос, как в каждом члене нашего тела присутствует та же человеческая душа нераздельная и всецелая, как в зеркале, хотя бы оно и сокрушилось на сотни кусков, сохраняется отраженье тех же предметов даже в самом малейшем куске. Как в звуке, нас огласившем, сохраняется то же единство его, и остается он тот же самый единый всецелый звук, хотя и тысячи ушей его слышали. Но в чашу не погружаются все те части, которые были вынуты на проскомидии во имя святых, во имя усопших и во имя некоторых живущих. Они остаются до времени еще на дискосе; только частями, составляющими тело и кровь Господню, приобщается церковь. В первоначальные времена Церкви причащались ими в виде несосдиненном, как ныне приобщаются у нас одни иереи, и каждый, приемля в руки тело Господа, испивал потом сам из чаши. Но когда,– бесчинством невежественных новообращенных христиан, ставших только по имени христианами,– начали уносить святые Дары в дома свои, употребляя их в суеверия и колдовства, или же бесчинно обращаться с ними тут же во храме, толкая друг друга, производя шум и даже проливая святые Дары, когда нашлись в необходимости отцы многих церквей отменить вовсе приобщение крови для всего народа, заменив его хлебным знаком облатки [87], как сделала то у себя католическая западная церковь,– тогда святой Иоанн Златоуст, чтобы не случилось и в церкви восточной того, установил преподавать народу кровь и тело не порознь, но в соединенном виде, и не давать ему ни того, ни другого в собственные руки, но преподавать святой ложкой, имеющей образ тех клещей, которыми огненный серафим прикоснулся устам пророка Исаии [88], дабы напомнить всем, какого рода то прикосновение, которое готово прикоснуться устам, дабы увидел ясно всяк, что сей святой ложкой держит иерей тот горящий угль, который схватил таинственными клещами серафим от самого жертвенника Божия, дабы единым только прикосновением его к устам пророка отъять от него всё грехи его. Тот же самый Златоуст, чтобы удалить с тем вместе всякую мысль о том, что сие соединение тела и крови воедино и вместе делается произвольно иереем, ввел в минуту самого соединения их вместе влитие теплой воды в сосуд, знаменующее теплотворную благодать Духа Святого, изливаемую в разрешение такого соединения, почему и произносится при этом диаконом: «Теплота веры, исполнь Духа Святаго». А на самое влитие теплоты призывается благословение того же Духа Святого, чтобы ничто не совершилось при этом без благословенья самого Господа, чтобы в то же время и теплота послужила подобием теплоте крови, давая самим вкушеньем ее чувствовать всякому, что не от мертвого тела, из которого не истекает теплая кровь, но от живого, животворящего и животворного тела Господня он ее приемлет, чтобы и здесь он слышал возвещенье того, что и от мертвого тела Господня не отступила божественная душа и было действ Духа оно полно, и божество с ним не разлучалось.
      Приобща вначале себя, потом диакона, служитель Христов предстоит новым человеком, как очищенный святынею приобщения от всех своих прегрешений, как святой истинно в эту минуту и как достойный приобщать других.
      Врата царские разверзаются, диакон возносит торжественный глас: «со страхом Божиим и верою приступите!» И всем предстоит преображенный серафим с святой чашей в руках – иерей, во святых вратах стоящий.
      Горя желанием Бога, сгорая любовным пламенем к Нему, сложив руки крестом на груди своей, один за другим подступают к нему приобщающиеся, и, преклоня главу, повторяет всяк в себе сие исповедание Распятого:
      «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз. Еще верую, яко сие самое есть пречистое тело Твое, и сия есть самая честная кровь Твоя, молюся убо Тебе: помилуй мя и прости ми прегрешения моя вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением, и сподоби мя неосужденно причаститися пречистых Твоих таинств во оставление грехов и в жизнь вечную». И, остановившись на одно мгновение, дабы объять мыслию значение того, к чему приступает, продолжает глубиной сердца своего повторять последующие слова:
      «Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника меня приими: не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Июда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни меня, Господи, во царствии Твоем». И, совершив один миг благоговейного молчания в себе, продолжает: «Да не в суд или во осуждение будет мне причащение святых Твоих таин, Господи, но во исцеление души и тела».
      И, прочитав сие исповедание, уже не так, как к иерею, но как к самому огненному серафиму, приступает каждый, готовясь раскрытыми устами принять с святыя ложки тот огнепальный угль святого тела и крови Господа, который долженствует в нем попалить, как тленный хворост, весь черный дрязг его прегрешений, изгнав вечную ночь из души его, превратив его самого в просветленного серафима. И когда, подняв святую ложку над устами его и упомянувши его, произнесет иерей: «Причащается раб Божий честныя и святыя крови Господа и Бога и спаса нашего Иисуса Христа во оставление грехов своих и в жизнь вечную», приемлет он тело и кровь Господа, и в них приемлет минуту свиданья с Богом, становясь лицом к лицу к Нему самому. В минуте этой нет времени, и ничем не отличается она от самой вечности, ибо в ней пребывает Тот, Кто есть начало вечности. Прияв в теле и крови сию великую минуту, исполненный святого ужаса стоит приобщившийся: святым воздухом осушаются уста его при повторении серафимских слов пророку Исаие: «Се прикоснуся устнам твоим, и отымет беззакония Твоя, и грехи Твоя очистит». Сам святой, возвращается он от святыя чаши, поклоняясь святым, их приветствуя, и поклоняясь всем предстоящим, как ближайшим в несколько раз своему сердцу, чем дотоле, как связавшихся теперь с ним узами святого, небесного родства, и становится потом на свое место, исполненный той мысли, что принял в себя самого Христа и что Христос в нем, что Христос сошел своею плотью, как во гроб, к нему в утробу, дабы, проникнув потом в тайное хранилище сердца, воскреснуть в духе его, совершая в нем самом и погребенье, и воскресенье свое. Сияет светом сего духовного воскресенья вся церковь, и воспевают певцы сии ликующие песни:
      «Воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу, единому безгрешному. Кресту Твоему поклоняемся, Христе, и святое воскресение Твое поем и славим: Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем, имя Твое именуем. Приидите вси вернии, поклонимся святому Христову воскресению: се бо прииде крестом радость всему миру. Всегда благословяще Господа, поем воскресение Его: распятие бо претерпев, смертию смерть разруши». И подобно ангелам, соединяющимся в это время:
      «Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе воссия. Ликуй ныне и веселися, Сионе; Ты же чистая красуйся Богородице о восстании рождества Твоего. О пасха велия и священнейшая Христе! О мудросте и слове Божий и сило! подавай нам истее Тебе причащатися, в невечернем дни царствия Твоего!»
      В продолжение же того, как воскресными песнями оглашается ликующая церковь, священник в закрытом олтаре, постановив святую чашу на святую трапезу, которая, так же как и дискос, покрывается вновь покровами, произносит благодарственную молитву самому благодетелю душ Господу за удостоение приобщиться небесных и бессмертных Его таинств и заключает ее прошением, да исправит путь наш, утвердит нас всех в священном страхе к Нему соблюдать житие наше и соделает твердыми стопы наши.
      И разверзаются затем в последний раз царские врата, возвещая разверзаньем своим разверзанье самого царствия небесного, которое доставил Христос всем принесеньем самого Себя в духовную снедь всему миру. В виде святой чаши, износимой диаконом в сопровождении слов: «со страхом Божиим и верою приступите», и в ее отнесении изобразуется исход самого Господа к народу, дабы возвести их всех с собою в дом Отца Своего. Громом торжественного песнопения гремит весь лик в ответ: «Благословен грядый во имя Господне, Бог Господь и явися нам!» И громом песнопенья духовного, исходящего из глубины возрастающего духа, совоспевает ему вся церковь. Священник же, благословив предстоящих словами: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое»,– ибо предполагает, что все по чистоте в эту минуту обратились в собственное достояние Божие,– устремляется мыслью к вознесению Господню, которым завершилось Его пребыванье на земле: становится вместе с диаконом пред святым престолом и, поклоняясь, кадит он в последний раз, и кадя произносит в себе: «Вознесися на небеса, Боже, и по всей земли слава Твоя», между тем как лик восторгающим песнопением и звуками, сияющими весельем духовным, стремит просветленные души всех предстоящих к произнесению вослед за ним сих слов самой радости духовной: «Видехом свет истинный, прияхом Духа небеснаго, обретохом веру истинную, нераздельной Троице поклоняемся. Та бо нас спасла есть».
      Диакон показывается в святых дверях с святым дискосом на главе, не произнося ни одного слова: безмолвным воззреньем своим на все собранье и уходом знаменует удаленье от нас и вознесенье Господне. Вослед за диаконом показывается в святых дверях иерей с святою чашею и возвещает пребывание с нами до скончания веков вознесшегося Господа словами: «Всегда, ныне и присно, и во веки веков», после чего и чаша, и дискос относятся вновь на боковой жертвенник, на котором совершалась проскомидия, который изобразует теперь уже не вертеп, видевший рождение Христово, но то верховное место славы, где совершился возврат Сына в лоно Отчее.
      Здесь вся церковь, предводимая поющим ликом, соединяется в одно торжественно- благодарное пение душ своих; и сии суть слова ее восхваления: «Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи, яко да поем славу Твою, яко сподобил еси нас причаститися святым Твоим божественным, бессмертным и животворящим тайнам: соблюди нас во Твоей святыни, весь день поучатися правде Твоей!» И воспевает троекратно вослед за тем хор певцов воздвигающее слово: «аллилуия», говорящее им непрестающее хождение и всюду пребывание Божье. Диакон же восходит на амвон воздвигнуть в последний раз предстоящих к моленьям благодарственным. Подняв орарь тремя перстами руки своей, говорит он: «Прости, приимше божественных, святых, пречистых, бессмертных, небесных и животворящих, страшных Христовых тайн, достойно благо- дарим Господа». И благодаря сердцами, воспевают все тихо: «Господи, помилуй!» – «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас. Боже, Твоею благодатью!» – взывает в последний раз диакон. И воспевают все: «Господи, помилуй!» – «День весь совершен свят, мирен и безгрешен испросивши, сами себя и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим». И с покорностью кроткой младенца, в небесной доверенности к Богу, все восклицают: «Тебе, Господи!» А священник, складывая в это время антиминс и с евангелием в руках, ознаменовав... [89] возглашает троичное славословие, которое, озаряв доселе, подобно всеозаряющему маяку, весь путь богослужения, и теперь вспыхивает еще сильнейшим светом в просветившихся душах; и такое на сей раз обращение троичного славословия: «Яко Ты еси освящение наше, и Тебе славу воссылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков».
      Затем священник приступает к боковому жертвеннику, на котором постановлены чаша и дискос. Все те частицы, которые оставались доселе на дискосе и были вынуты на проскомидии в воспоминание святых, в упокой усопших и в душевное здравие живущих, теперь погружены во святую чашу, и в сем действии их погружения приобщается телу и крови Христовой вся Дерковь Его – и та, которая еще странствует и воинствует на земле, и та, которая уже торжествует на небесах: Богоматерь, пророки, апостолы, отцы церковные, святители, отшельники, мученики, все грешные, за которые были вынуты части, на земле живущие и отошедшие, приобщаются в эту минуту телу и крови Христовой. И священник, предстоя в такую минуту пред Богом, как представитель всей Его Церкви, испивает из чаши сие причащение всех и, приемля в себя приобщение всех, молится о всех, да омыются грехи их, ибо за искупленье всех принесена жертва Христом, как за тех, которые жили до Его пришествия, так и за тех, которые жили по пришествии Его. И как бы ни была грешна молитва его, но священник возносит ее за всех, даже за самих святейших, ибо, как сказал Златоуст, общее предлежит очищение вселенныя.
      Церковь повелевает о всех возносить всеобщую молитву: высокое значение такой молитвы и ее строгая надобность узнались не мудрецами мира и не совопросниками века, но теми верховными людьми, которые высоким духовным совершенством и небесно-ангельской жизнью дошли до познания глубочайших душевных тайн и видели уже ясно, что разлуки нет между живущими в Боге, что минутной тленностью нашего тела не прекращаются сношения, и что любовь, завязанная на земле, приходит в большую меру на небесах, как на родине своей, и брат, отшедший от нас, становится еще ближе к нам от силы любви. И все, что ни истекает из Христа, то вечно, как вечен сам источник, из которого оно истекает. Слышали также они высшими органами чувств своих, что и на небесах торжествующая Церковь долженствует молиться и молится также о странствующих на земле братьях своих; слышали они, что Бог предоставил, как лучшее из наслаждений, наслажденье молиться, ибо ничего не совершает Бог и ничему не благодетельствует, не делая участником в самом совершении и в самом благодеянии своем свое творение, да насладится оно высоким блаженством благотворения: несет ангел его повеление и утопает в блаженстве уже оттого, что несет Его повеление. Молится на небесах святой о братьях своих на земле и утопает в блаженстве уже оттого, что молится. И все соучаствует с Богом во всех высочайших Его наслаждениях и блаженствах; миллионы совершеннейших творений исходит из рук Божиих, дабы участвовать в высших и высших блаженствах, и нет им конца, как нет конца Божьим блаженствам. Испив из чаши приобщение всех с Богом, иерей выносит народу те просфоры, от которых были отделены и изъяты частицы, и сим сохраняет высокий древний образ трапезы любви, исполнявшийся христианами первых времен. Хотя и не накрывается теперь для этого стол, по причине того что невежественными христианами, безумным буйством их ликований, словами раздора, а не любви, давно была опозорена святыня этого трогательного небесного пиршества в самом дому Божием, на котором все пировавшие были святы, как одна душа были души их, и, чистые младенцы сердцем, вели они такую беседу, как бы у самого Бога были на небесах; хотя сами церкви увидели строгую надобность уничтожить это, и самое воспоминание об этой трапезе исчезнуло во многих церквах; но несмотря на то одна Восточная Церковь не могла решиться на уничтожение вовсе такого обряда, и в раздачу святого хлеба посреди церкви всему народу совершает ту же святую трапезу любви. А потому всяк приемлющий просфору и приемлет ее, как хлеб от того пиршества, за которым сам Хозяин мира беседовал с людьми своими, – а потому вкушал бы благоговейно, представляя себя окруженного всеми людьми, как нежнейшими братьями своими, – и так же, как было в обычае первоначальной церкви, вкушает его прежде всякой другой пищи, или относит в дом свой домашним, или же отправляет больным, неимущим и тем, которые почему-нибудь не могли быть на то время в церкви.
      Раздав святой хлеб, священник творит отпуск литургии и благословляет весь народ словами: «Христос, истинный Бог наш, молитвами пречистыя своея Матери, молитвами Отца нашего архиепископа Иоанна Златоуста (если литургия Златоуста идет день в день), молитвами святаго (и называет по имени святаго, его же день) и всех святых помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец». Народ, знаменуясь крестом и поклоняясь, расходится при громком пении лика, многолетствующего императора.
      Священник в олтаре совлекается от одеяний своих, произнося: «Ныне отпущаеши раба Твоего», и сопровождая разоблачение хвалебными тропарями, гимнами отцу и святителю церковному, которого служилась литургия [90], и Той пречистой святой Деве, в Которой совершилось вочеловеченье Того, Кому служилась вся литургия. Диакон в это время потребляет все оставшееся в чаше и потом, налив в нее вина и воды и всполоснув внутренние стены ее, испивает, осушив тщательно губкой, дабы ничто не оставалось, слагает святые сосуды вместе, покрыв и обвязав их, и подобно священнику говорит: «Ныне отпущаеши раба Твоего», повторяя те же песни и молитвы. И оба выходят наконец из храма, неся сияющую свежесть в лице, радость ликующую в духе, благодаренье Господу на устах своих.