Новомученица Анна Зерцалова
Подвижник веры и благочестия. Воспоминания о протоиерее Валентине Амфитеатрове.


Самоотверженность пастыря и его жертва для спасения людей

     Незабвенный пастырь и молитвенник, усердно трудившийся над исправлением грешников, принимавший на себя их грехи, пламенно молившийся о них пред Богом, наконец как бы самого себя принес в жертву за любимую паству, лишился зрения. Он уже не мог служить в храме, обреченный на ужасную тьму и страдание.
     Глаза лучистые, зоркие потухли и померкли, зрение пропало, благодатное служение в храме окончилось, наступила тихая, скромная жизнь пастыря в домашней обители.
     Какими словами и выражениями можно изобразить ужас и отчаяние паствы, кто опишет ее страдание, ее неутешную скорбь, когда она увидала своего дорогого пастыря-праведника с мутными глазами, с трудом, ощупью выходящего к посетителям. Кто может изобразить ее душевное смятение, ее упреки совести, когда она, поняв свою вину перед пастырем, увидала его в таком состоянии страдальчества и лишения.
     Дивный страдалец-пастырь! Возложив на свои рамена бремя беззаконий и неправд людских, увенчанный как бы страдальческим венцом, он был дивно прекрасен.
     Каково было терпеть это страдание неустанному, вечно бодрому, вечно деятельному труженику-страдальцу! Лишиться зрения, потерять самый дорогой, самый необходимый для человека орган - это ни с чем несравненное, ничем не вознаградимое ужасное несчастие. Лишиться глаз - это тяжелее, чем лишиться рук, ног или вообще других членов или органов.
     Сам батюшка, желая показать своей пастве, сколь тяжко его страдание, часто говорил с великою скорбию: "Лучше не было бы у меня рук, ног, но только бы осталось зрение",- как бы давая понять своим духовным детям, что они отняли у него, что они доставили ему своим нерадением и суемудрием.
     Разве он мог перенести, что эти чистые, непорочные девушки, в блистании духовной красоты и целомудрия, после его смерти войдут в обыкновенную сферу слабости и распущенности; разве он мог допустить, чтобы эти духовно испытанные вдовы, совсем уже уготовившие себя на блаженную чистоту непорочности, опять вступят в союз брачности и общения; разве он мог допустить, чтобы эти юноши, духовно выдержанные и благодатно настроенные, посвятившие себя на духовные подвиги поста и молитвы, опять отклонятся к греху и невоздержанию; разве он мог перенести, чтобы эти вдовцы, вступившие на должную стезю благонравия и порядочности, опять уйдут в трущобы пьянства и разврата; разве он мог допустить, чтобы эти почти праведные старцы и старицы, совсем уже устремившиеся на духовное делание и помышлявшие о небесном блаженстве, вдруг уже на краю гроба пойдут по пути мирских утех. Да, все это могло случиться после его смерти, которую он, конечно, за шесть лет провидел, когда Господь возложил на него тяжелый крест, схиму-слепоту. Нужно было отрезвить грешную паству - дать ей грозное предостережение.
     Вот каков был пастырь-подвижник, тихо, незаметно проживший в маленьком домике, сокрытый от любопытных, недостойных глаз пустого, извращенного мира. Тихо, незаметно проведена была им преславная жизнь, каждой минутой направленная на благо и устроение своих ближних. Да, она прошла тихо, как бы незаметно, но сколько было вытерплено тяжкого страдания, физической беспомощности, изнемогания, особенно за последние шесть лет.
     "Такой шум в голове - точно паровик там шипит",- бывало, жалуется дорогой пастырь, давая понять своим духовным детям, сколько непосильного, тяжкого мучения доставили они ему своими греховными действованиями.
     Его паства, его любимое детище, на которое положено было столько трудов, молитвы и подвигов, на которое пролито столько чудес, эта паства сплетала ему венок страдания; своею нерадивостью, беспечностью, неряшеством она подносила ему чашу мучения, дала пастырю шестилетнее тяжкое бремя испытания, самого тяжелого, мучительного, перенести которое только и могло величественное, поразительное терпение праведника.
     Чье окаменелое сердце могло бы устоять при виде согбенного страдальца, лишенного даже возможности продолжать свои прежние многосложные занятия?
     Благоговейное служение в храме, глубоко утешавшее праведника, приношение бескровной жертвы Тела и Крови Христовых - все это сделалось недоступным, невозможным для самоотверженного подвижника.
     Высокий талант письменного труда не мог найти себе удовлетворения за невозможностью передать его на бумаге и тем сделать его общим желательным достоянием духовной людской жажды - он должен был замереть; непросмотренные, непроверенные рукописи дивных его сочинений уныло лежали и как бы жаловались на свою осиротелость, на свою заброшенность.
     Бесчисленные письма, мольбы и скорби лишились личного доступа и приема, должны были довольствоваться кратким ответом чрез посредников...
     Все померкло, поникло, приуныло, осиротело. Бедненькие сиротки-книжки, которые целыми шкафами возвышались в комнатах, уныло призывая к себе, лежали одинокими и все ждали, когда-то хозяин сжалится наконец над ними и опять будет читать их. И вот пастырь, как бы сострадая их горю, начинает ощупывать их и ласкать, как бы утешая их, что он помнит и любит их, но что не может теперь заняться книгами. "Это все друзья мои",- слышатся ласковые, нежные слова, и бедные сиротинки, как бы понимая и высоко ценя такую ласку, успокаиваются и утешаются.
     А пастырь, дорогой, бесценный пастырь, ощупью по стенке проходит через комнату. Вполне знакомый с расположением комнат и с обстановкой в них, он может еще соразмерять места предметов, может даже сам переходить из одной комнаты в другую, тихо, нетвердо, тяготясь монотонностью наступившего тяжелого состояния мрака.
     Лишиться божественных служб, лишиться предстояния пред престолом Божиим, довольствоваться тихой, однообразной домашней жизнью при высоких дарованиях общественного служения - это могло вынести только ангельское терпение великого праведника.
     Вот какую тяжелую "схиму" понес в конце своей жизни дивный пастырь!..